Абхазские рассказы - А. Аншба

«Если он не хочет помочь в тяжелую минуту родному человеку, если отказывается ссудить несколько рублей, то какой же он нам «отец»? Так думал Джат. Раздражение против Хабыджа все сильнее росло в нем. «Он бессовестный, низкий и лживый человек!» — таковы были плоды его невеселых размышлений.

Хабыдж догадался о мыслях Джата. Как будто ничего не произошло, он сказал с наигранной бодростью: — Ну, дети, сегодня будем возить дрова! Смотрите-ка, погода начинает портиться. Видно, много снега выпадет в этом году. Чтоб нам после не мучиться, давайте-ка заранее запасемся дровами и соломой.

— Арба и буйволы готовы. Дрова и солому мы привезем. За этим дело не станет. Но сначала я должен высказать тебе свою обиду, — сказал Джат, заметно волнуясь.

— Что случилось, мальчик? Кто-нибудь оскорбил тебя? Сказал недоброе слово?

— Ты меня обидел.

— Я? Когда, мальчик? Что я сделал?

— Быстро забываешь... Почему не дал денег Чикмыжу? Ты же знаешь, он нам не чужой.

Хабыдж ответил с вкрадчивой лаской:

— Да есть ли у меня кто-нибудь ближе вас на свете! Вы для меня родные сыновья, вы и только вы! Я сам воспитал вас. Оглянись на мое хозяйство: и дом, и двор, и забор, и скот — все ваше, все для вас. Деньги, одежда, утварь, все мое богатство — только для вас!

Джат ответил сухо:

— Нехорошо. Твоя скупость оттолкнет от нас друзей и родных. Что скажут о нас люди?

— Да нет же, сынок, я сердечно люблю Чикмыжа. Но вы, мои воспитанники, все-таки дороже. Деньги, если даже они и припрятаны у меня, я берегу для вас про черный день!

Но все уговоры Хабыджа уже не действовали на Джата. Обида холодным свинцом легла ему на грудь.

А Хабыдж не унимался:

— Да, сынок, эти деньги ваши, и никому другому я их не отдам. Да сохранит вас великий бог мне на радость!

И Хабыдж, подняв глаза к потолку, забормотал молитву.

И снова пришла весна. Снoвa ласково и нежно грело солнце зазеленевшую землю. В такую пору и дышится и работается хорошо.

Джат и Джанхват задумали обнести новой изгородью вспаханное поле, чтобы уберечь его от скота. В лесу они нашли подходящее дерево. Джат полез на него, чтобы нарубить крупных вeток для кольев. Джанхват тут же, неподалеку, принялся рубить хворост. Работа двигалась споро. Увлекшись ею, Джат поскользнулся на суку и полетел вниз головой. Руки его беспомощно схватили воздух, и он грохнулся прямо на острие только что отточенного кола, торчавшего, как назло, у подножья дерева.

Раздался его короткий вопль. Со всех ног бросился Джанхват к брату. Тот лежал неподвижно. Слезы хлынули из глаз Джанхвата. Вот когда пришла настоящая беда, обрушилось истинное горе! Джат с трудом раскрыл глаза.

— Помоги мне, — еле слышно простонал он. На лице его отразилось мучительное страданье.

Обливаясь слезами, Джанхват взвалил к себе на плечи брата и осторожно зашагал домой.

Хабыдж издали увидел Джанхвата с его ношей и бегом бросился навстречу. Когда раненого внесли в дом и положили на постель, Хабыдж стал причитать:

— А-а! Что ты с нами сделал? Как мы будем жить без тебя? Все прахом пойдет. Останемся без мамалыги.

Но чем громче он причитал, тем было видней, что его не очень-то огорчило несчастье с Джатом.

У бедняги было сломано бедро, на теле зловеще темнели кровоподтеки. Что делать? Хабыдж растерянно развел руками.

Джанхват кинулся за местным лекарем.

Больного лечили долго и настойчиво, лечили, как умели, но надежда Джанхвата на то, что брат встанет таким же молодцом, каким был, не сбылась. Цветущий юноша, богатырь, славившийся волчьей своей силой, неутомимый работник превратился в жалкого и хилого калеку. Он передвигался с трудом и стонал от частых приступов болей. С тех пор никто не видел улыбки на его лице, глаза были полны тоски. Глядя на своих сверстников, здоровых и сильных, Джат впадал в мрачную задумчивость, ничто не тешило его, он отворачивался от еды. Не было и близкого человека, который смог бы утешить его. Недалекий Джанхват целиком находился под влиянием Хабыджа, и Джат мало надеялся на его поддержку. Хабыдж, убедясь, что здоровье к Джату не вернется, резко изменил свое отношение к нему. Еще недавно он говорил Джату: «Все мое я берегу для тебя, ты — мой сын». Теперь, не слишком-то выбирая слова, он убеждал Джата, что лучше всего уйти ему из дома приемного отца и зажить самостоятельной жизнью.

Когда Джату немного полегчало, он сказал себе: «Зачем мне жить у человека, которому я в тягость? Уйду от Хабыджа! Уж как-нибудь проживу...» И, выбрав минутку, он заявил Хабыджу, что решил взять у него свою часть имущества и вместе с братом переселиться на старую отцовскую землю.

Хабыдж и слышать об этом не хотел.

Тогда Джат созвал старейших людей села, надеясь, что они воздействуют на Хабыджа. Начались бесконечные переговоры.

Но они ни к чему не привели. Джат подал в суд. «Посмотрим, чья возьмет!» — угрожающе ответил Хабыдж и тут же отправился к своему воспитаннику, могущественному князю Мсусту просить помощи.

Суд вынес следующее решение: «Поскольку Хабыдж воспитал Джата, постольку Джат лишается права на часть имущества Хабыджа. Что касается земли отца Джата, то, по имеющимся сведениям, Хабыдж поднял на этой земле целое хозяйство (суд имел в виду табачный сарай) и, следовательно, и эти домогательства Джата неосновательны. Однако, — говорилось дальше в решении суда, — если Джат непременно хочет жить на отцовской земле, ему предоставляется право выкупить ее за наличный расчет, однако не раньше, чем оба брата отработают пять лет в качестве батраков у Хабыджа, чтобы возместить расходы на их воспитание...»

После суда Хабыдж стал улещивать Джанхвата:

— Я усыновлю тебя. Все, чем я владею, достанется тебе одному. Какой резон тебе уходить? Не думай об этом ни сейчас, ни впредь...

Безвольный Джанхват легко покорился Хабыджу. Так Хабыдж разорвал последнюю связь между братьями. Для Джата это был тяжелый удар. Как бы то ни было, даже после суда Джат надеялся, что с помощью брата он сумеет подняться. Одинокий, больной, без хозяйства, без родных Джат почувствовал себя теперь, как в пустыне. Что делать, как жить нищему калеке? Оставалось одно: стиснув зубы, ковылять по деревне и кормится подаянием сердобольных людей... Прошло еще несколько лет.

Здоровье Джата стало заметно улучшаться. Боли появлялись все реже. Казалось, прежняя сила медленно возвращается к нему.

Он уже мог свободно стоять на обеих ногах. И если недавно, поработав день, он отлеживался неделю, то сейчас мог работать несколько дней подряд. Окрепнув, Джат задумал построить маленький домик. Хоть крыша будет над головой! С помощью добрых людей Джат нарубил лесу и поставил небольшой сарай у подножья скалы, неподалеку от усадьбы Хабыджа.

Так, наконец, Джат начал свою самостоятельную жизнь.

Если встать на крыльцо дома Хабыджа и смотреть поверх дeревьев, то на расстоянии одного выстрела, на склоне горы, легко заметить утопающую в зелени крышу небольшой постройки. Лес, разросшийся между крышей и домом Хабыджа, мешает определить, какого рода эта постройка. Еще выше по горе тянутся стройные ряды табачных стеблей. Из этого можно заключить, что скрытая в зелени постройка, по всей вероятности, табачный сарай.

Крыша его покрыта пестрой дранью: старой, почерневшей от копоти и новенькой, блестящей, что придает крыше живописную пестроту, резко бросающуюся в глаза.

Эта постройка служила Джату и домом и сараем. Плетеной стеной он разделил ее пополам: в одной половине жил, а в другой, предназначенной для сушки табака, хранил табачныe рамы. С табачной плантации открывалось перед ним хозяйство Хабыджа, и его зоркий глаз мог видеть все, что делалось у него на дворе.

Было позднее утро. Солнце стояло довольно высоко, когда Хабыдж въехал к себе во двор и остановил коня у крыльца. В руках он бережно держал небольшой мешок муки.

— Гости встали? — спросил Хабыдж, слезая с седла, и подал подошедшей девушке мешок.

— Нет, еще не вставали.

Девушка, приняв муку, вошла в дом.

В кухне ярко пылал очаг. Женщины хлопотали у огня, готовя обильный обед. Крупные вареные куры лежали на столе. Быстро вращая деревянным вертелом, немолодая, худосочная женщина поджаривала на огне петуха. Мать Хабыджа, в палатке, тщательно скрывавшем ее седые волосы, присев на корточки, мыла в углу посуду. Джанхват, пыхтя и покряхтывая, внес огромную охапку дров и с грохотом бросил ее на пол. После этого он присел к огню и, взяв ногу барана, зарезанного в честь гостей, стал опаливать ее над пламенем. Хабыдж положил на место уздечку и седло, взял маленькую остроконечную палочку и вытащил ею из бурно кипевшего котла кусок мяса. Отведав, он сказал: «Еще не готово» и приказал Джанхвату подбросить дров в огонь.

Сам же направился к гостям, которым была отведена горница.