Сильбо Гомера и другие - Геннадий Босов

И есть все основания верить именно этим летописцам: скорее всего и впрямь ал-Маамун, первым смело и не таясь «распечатавший» эту великую гробницу мира, ничего не нашел в ней. Ведь, как известно, практически все пирамиды Египта были ограблены еще к началу XVIII династии, то есть примерно к 1570 г. до н. э. А о том, что есть вход в Ахет-Хуфу, было известно за много столетий до жадного сына знаменитого халифа, героя арабских сказаний. Вход этот находился на северной стороне пирамиды, на высоте 14 метров от ее подножия. В наши дни он открыт и его показывают туристам, но во времена фараонов его скрывал огромный треугольный камень, насаженный на шип и потому легко поворачивавшийся на своей оси. Белая отполированная поверхность камня, как писали античные авторы, сливалась с полированными плитами наружной облицовки, что делало «дверь» совершенно незаметной.

Геродот, побывавший в Египте в IV в. до н. э., сообщал, что вход этот в его время был еще закрыт и замаскирован прекрасной облицовкой из полированных плит. Историк Страбон, посетивший страну фараонов около пяти столетий спустя, довольно подробно описывал ход, ведущий в пирамиду. «На боку пирамиды, на небольшой высоте, есть камень, который можно отодвинуть; если приподнять этот камень, открывается извилистый ход, ведущий к могиле», — писал он в своей «Географии». Можно подумать, что сам Страбон прошел темными галереями по следам некогда прошествовавшей пышной погребальной процессии, настолько хорошо он был осведомлен об устройстве Большой Пирамиды…

Выходит, что нетерпеливый халиф ломился в «открытую дверь» — опроси он поподробнее местных жителей (правда, с ними oн основательно попортил отношения), и ему рассказали бы, как без помощи «огня и уксуса» проникнуть внутрь знаменитой усыпальницы. Так неудачно закончились приключения обманувшегося ал-Маамуна в Стране Пирамид, собиравшегося, как говорят некоторые арабские историки, в гневе разобрать по камешкам все египетские пирамиды, чтобы в конце концов где-нибудь да и найти потаенные сокровища фараонов.

…В Европе в эпоху Возрождения увлечение античностью охватило широкие круги общества, и это помогло пышным цветом расцвести кладоискательству и поискам предметов старины. Впоследствии из этого и выросла наука — археология. Впрочем, до научных методов открытия и исследования памятников было еще далеко, хотя «зачатки научности» в отношении к памятникам старины уже начинали формироваться. Так, возглавивший Римскую республику в 1347 г. Кола ди Риенцо издал распоряжение об охране античных памятников в Риме, считая, что единству Италии будет способствовать национальное честолюбие, развить которое поможет любовь к истории, к латинским древностям, постройкам, памятникам, надписям.

Страсть к собиранию древностей процветала в Италии и в последующие столетия, особенно в конце XV–XVI вв. Любопытно, что начало коллекционированию еще тогда же положили римские папы, призванные искоренять язычество, «языческих кумиров и идолов». Папы Сикст IV и Юлий II собирали античные вещи, статуи, надписи, обнаруживаемые при земляных работах (предпринимались даже специальные раскопки). А в 1506 г. папа Юлий II построил в Бельведере в Ватикане особый двор для хранения и осмотра античных статуй, а папа Павел III даже учредил специальный комиссариат древностей и начал исследовательские раскопки в термах (банях) Каракаллы. Примеру пап следовали «князья церкви» — кардиналы, епископы и другие привилегированные лица, с пышностью обставлявшие свои покои предметами античного искусства. Последним папой, собирателем древностей и покровителем искусства, был умерший в 1555 г. Юлий III. После его смерти церковь начала активные гонения на науку и искусство, античные Древности были объявлены «язычеством», «дьявольщиной».

Как следовало, по мысли церковников, поступать с античными находками, рассказывает автор бессмертного «Тиля Уленшпигеля», Шарль де Костер, в своих «Фламандских легендах», навеянных средневековыми преданиями. В легенде «Братство толстой морды» весь сюжет построен на истории одной античной находки — мраморной скульптурки римского времени, изображавшей сидящего на бочке с вином бога Бахуса. Здесь хозяину небольшого трактирчика «Охотничий рог» явилось ночью «бегущее по траве яркое пламя, как-то чудно вытянутое кверху», исчезнувшее лишь вместе с первым криком петухов. Оно являлось еще много раз, и чей-то голос просил трактирщика «промочить горло», пока измученный Питер Ганс, владелец кабачка, не нашел и не принес в дом античную скульптуру веселого бога. При этом он больше всего на свете боялся не столько «козней дьявола», сколько «церковной кары», ибо его поступок, по мнению католических попов, всеми силами искоренявшими и вынюхивавшими ересь и язычество, сильно попахивал «идолопоклонством». И действительно, непримиримый фанатик, преподобный настоятель церкви в Уккле, «святой жизни человек», узнав о находке и о том, что она не разбита вдребезги, требует отправить владельца «Охотничьего рога» на костер, как еретика и отступника, или же сварить его живым в кипящем масле…

Однако, несмотря на гонения церковников, увлечение стариной и собирательством древностей уже становилось модой среди европейской знати. Выйдя за пределы Италии, оно, как известно, охватило всю Европу, особенно Францию. Коллекции римских вещей можно было встретить в домах знати в Риме, Венеции, Генуе, Париже, Мадриде, Мюнхене и других городах. Не минула «кладоискательская лихорадка» и Русь…

Известно, что в средневековой Руси кладоискательству предавались многие самодержцы и царские воеводы. Сам царь Иван Грозный отдавал должное этой страсти, и его вера в клады порой давала ощутимые результаты. Летописец XVI века, писал русский историк Н. Аристов, отметил весьма интересное предание, как Иван Грозный заполучил клад в Новгороде, в Софийской церкви. Вот слова летописца: «Как приехал великий князь Иван Васильевич с Москвы в Новгород, и неведомо как уведа казну древнюю, сокровенну в стене создателем св. Софеи, князем Владимиром великим (внуком св. Владимира), и неведомо бысть о сем никем, ниже слухом, ниже писанием. И тогда приехав нощию и начат пытати про казну ключаря Софейского и пономаря, и много мучив я, не допытався, понеже не ведаху. И прииде сам в. князь на восход, где восхождаху на церковныя полати, и на самом всходе, на правой стороне, повелел стену ломати, — и просыпася велие сокровище, древние слитки в гривну и в полтину и в рубль, и насыпав возы, посла к Москве». Аристов пишет об этом случае, что в середине XVI века еще было свежо предание о найденном в 1524 году кладе при «поновлении Пятницкой церкви в Новгороде», а потому не мудрено, что составилось сказание о поисках Грозным клада и в церкви святой Софии. Летописец, в частности, говорит, что когда стали поновлять церковь св. Пятницы, «и начаша голбцы разрушати и помост возрывати, — и ту обретоша сокровища сребра древних рублев Новгородских литых 170, а полтин 44 и наместники повелеша вложити их в сосуд и запечаташа».

Видимо, в какой-то степени с новгородскими сокровищами связано и известное «сыскное дело» о новгородском архиепископе Леониде (1575 г.), обвиненном грозным царем в том, что он изменил ему и посылал польскому и шведскому королю деньги и другие сокровища. В опричных архивах сообщается, что государь объявил «отца церкви» еретиком — тот будто бы занимался с помощью ведьм, живущих в Новгороде, даже каким-то колдовством («в Новегороде 15 жен, а сказывают ведуньи, волховы»). Эту же деталь сообщает и англичанин Д. Горсей, бывший в то время в Московии. По его словам, во время суда над архиепископом были сожжены все его ведьмы. По словам псковского летописца, записавшего слухи, ходившие в народе, будто царь опалился на Леонида «и взя к Москве и сан на нем оборвал и медведно ошив (то есть зашив в шкуру медведя, один из способов казни на Руси того времени. — Г. Б.), собаками затравил…»

В «Чтениях в историческом Обществе Нестора Летописца» в конце прошлого века историком Н. Оглоблиным были опубликованы несколько «Сыскных дел» о кладах в XVII веке на Руси: дела от 1626, 1645, 1673 годов. Судя по характеру следствия, о личном интересе к древним кладам самого царя, в русском обществе того времени, как писал Оглоблин, «мы наблюдаем первые зародыши» сознательного отношения к памятникам старины, уже проглядывает смутное стремление понять смысл найденных древностей, «зарождается археологическое любопытство», которое особенно усилилось в эпоху Петра I.

Однако еще и при Петре I, «несмотря на весь кажущийся приплыв новых идей и взглядов», по мнению Аристова, вера в клады держалась даже у людей высокопоставленных. Так, например, сестра самого царя, царевна Катерина Алексеевна, пишет историк, и та страстно предавалась исканию кладов. Она будто бы вела переговоры с каким-то костромским попом, который похвалялся, что узнает места кладов по «планетным тетрадям», то есть с помощью астрологии. Более того, она посылала своих приближенных женщин в полночь рыть могилы на кладбище и нанимала подводы съездить за 230 верст от Москвы, чтобы достать клад на дворе у крестьянина. Все ее попытки тем не менее остались безуспешными. Лица, указывавшие царевне на места зарытых кладов, как сообщал историк Соловьев в «Истории России с древнейших времен», по розыску Петра I оказывались обманщиками и шарлатанами. Сам же царь относился с величайшим вниманием к различным сообщениям о кладах и находках старинных вещей. Он даже издал специальный указ о сборе и покупке у населения предметов старины, о препровождении их в Петербург, в столичную Кунсткамеру. Старинные предметы, оружие, этнографические коллекции и прочие «раритеты» как раз и послужили основой фондов при создании знаменитой петровской Кунсткамеры, первого музея России.