Курский перевал - Илья Маркин

— То есть намести упреждающий удар? — все так же настойчиво глядя на Ватутина, спросил Решетников.

— Самый решительный и ошеломляющий, — сурово сдвинул брови Ватутин и с еще большей силой стукнул кулаком по столу.

— Но, товарищ командующий, обстоятельства в данный момент таковы, что нам невыгодно бить первыми.

— А что же выгоднее: как в сорок первом, как в прошлом году, допустить, чтобы они ударили первыми, и опять позволить топтать им нашу землю, захватывать и мучить наших людей?

Всегда внешне замкнутый, скупой на слова, Ватутин на этот раз казался совсем другим. Он встал из-за стола, торопливо прошелся по кабинету и, подойдя вплотную к Решетникову, с необычным для него жаром заговорил:

— Вы помните, Игорь Антонович, июль сорок первого? Мы с вами вместе поехали на Северо-Западный фронт. Помните эти толпы беженцев, пожарища Пскова и Новгорода, наши разрозненные, разбитые, отступающие войска? А июль и август прошлого года? До Волги, до Кавказа докатились. Разве можно допустить повторение подобного?

Страстная речь Ватутина и его взволнованное, полное решительности лицо не поколебали Решетникова. Худенький, с плотно сжатыми губами и стиснутой в кулак правой рукой, он напряженно слушал и, когда Ватутин смолк, заговорил с обычной для него запальчивостью:

— Чтобы не повторить того, что было, не дать возможности противнику и в этом году топтать нашу землю, нам прежде всего придется перемолоть его основные силы. Вот они, — провел он рукой по карте Ватутина, — «Мертвая голова», «Великая Германия», «Викинг», «Адольф Гитлер», «Райх». По штату в каждой из них по двести два танка. И, решась на серьезное наступление, Гитлер постарается их пополнить до штата. Но пусть, пусть даже в каждой из этих дивизий будет не по двести, а по сто пятьдесят танков, и это уже семьсот пятьдесят машин. А кроме этих, отборных, есть еще и обычные танковые дивизии. Это огромная мощь, танковая армада.

Ватутин слушал внимательно, ни единым жестом не прерывая Решетникова. Только лицо его неуловимо багровело и под левым глазом — результат прошлогодней контузии — нервно билась синяя жилка.

— Что будет, если немцы соберут все эти силы в кулак и в чистом поле, когда мы выйдем из своих траншей и перейдем в наступление, нанесут ответный удар? Подумать страшно!

Все, что говорил Решетников, было хорошо известно Бочарову. Они, прежде чем идти к Ватутину, все изучили, обдумали. Бочаров был уверен, что Ватутин если и не полностью, но по основным вопросам согласится с их мнением. Однако командующий фронтом хотя и слушал Решетникова очень внимательно, но по выражению его лица Бочаров видел, что он нисколько не согласен с ним.

— А вы безжалостный аналитик, Игорь Антонович, — скупо улыбнулся Ватутин, — все на цифрах, на расчетах, на конкретных данных.

— Ваша школа, товарищ командующий, — улыбнулся в ответ и Решетников.

— Значит, учил, учил и на свою голову выучил, — рассмеялся Ватутин и, сразу же став по-прежнему суровым и сосредоточенным, теми же тугими словами продолжал: — Конечно, встреча с массой танков, как вы говорите, в чистом поле — опасное предприятие. Но еще опаснее, когда эта масса танков нанесет удар в неизвестное для нас время и в неизвестном месте. Прорыв! Брешь в нашей обороне! Захват инициативы! Полнейшая неизвестность и надежда на случайность? Нет! Случайностей не должно быть! Избежать этого можно только упреждением противника, разгромом его основных сил, когда они еще полностью не готовы к действиям.

— Но есть и другой выход: создать мощную оборону, дождаться наступления противника, разгромить его танковые силы, а затем нанести ему мощнейший удар и добить окончательно.

— Сидеть у моря и ждать погоды? — глухо проговорил Ватутин. — А ветер может подуть с другой стороны, и погоды не будет. Нет! Нужно ударить здесь, у нас, под Белгородом, развернуть решительное наступление и гнать противника до Днепра, за Днепр и дальше.

Решетников пытался убеждать, доказывать, но Ватутин слушал его рассеянно, занятый своими нелегкими мыслями.

Заседание Ставки Верховного Главнокомандования закончилось на рассвете. Решетников первым вышел в приемную и залпом выпил два стакана ледяной воды. Много раз бывал он на важных и ответственных заседаниях, но то, что произошло в эту ночь, ему еще переживать не доводилось. План генерала Ватутина о нанесении упреждающего удара по сосредоточению вражеских войск был решительно отвергнут. Но Решетников, хотя новый план в основе составлял то, что они с Бочаровым предлагали Ватутину, не чувствовал удовлетворения. Он, правда, был твердо убежден, что план Ватутина мог привести к пагубным последствиям. Отказ от этого плана был наиболее разумным решением в создавшихся условиях войны. И все-таки столь сокрушительное поражение Ватутина было для Решетникова неожиданным.

«Что бы я делал на его месте? — думал он, глядя на Ватутина. — Конечно, стал бы доказывать, убеждать, отстаивать свои мысли, спорить и ругаться в конце концов».

Но Ватутин, склонясь над бумагами, был невозмутим. Он неторопливо записывал что-то в свою книжечку, смотрел на выступавших и опять склонялся над книжечкой. Твердое, волевое лицо его, внимательные с прищуром глаза и все движения были спокойны, совсем обычны, словно ничего не случилось.

«Какая выдержка, какое самообладание!» — невольно удивился Решетников. Он почти два года проработал в подчинении Ватутина в Генеральном штабе, бывал с ним на выполнении важных заданий, и казалось ему, хорошо знал Ватутина. Это был человек внешне замкнутый, неразговорчивый, с упорной, непреклонной волей и суровой требовательностью. Он не допускал даже малейшего отклонения от того, что решил или сказал. Теперь же, когда провалилась его заветная мечта, рухнул, видимо, всеми душевными силами взлелеянный план, Ватутин был абсолютно спокоен, не выражал ни обиды, ни смущения, ни обычного для такого положения разочарования.

«Что это, умение владеть собой, скрывать свои чувства и переживания или искреннее сознание своей неправоты? — уже выйдя в приемную и выпив ледяной воды, думал Решетников. — А может, это именно то, что составляет одно из важнейших качеств человека военного: чтобы уметь командовать людьми, научись сначала сам подчиняться?»

Решетников хорошо знал всю жизнь Ватутина. Нынешний командующий Воронежским фронтом начал военную службу рядовым солдатом и за двадцать три года дошел до генерала армии. Но по-разному доходят до высоких чипов. Бывают и молниеносные, вихревые взлеты и трудная, от ступеньки к ступеньке, полная напряжения и борьбы армейская служба. Первое было у Ватутина или второе? Сейчас ему сорок два года, а он командующий фронтом. Судя только по возрасту Ватутина, это, несомненно, взлет. Но что прошел он за двадцать три года службы? Рядовой, курсант, взводный командир, высшая школа командного состава, помощник командира, затем командир роты, учеба в академии имени Фрунзе, работник штаба дивизии, помощник начальника отдела в штабе округа, начальник штаба дивизии, академия Генерального штаба, заместитель начальника, а через год начальник штаба Киевского военного округа, заместитель начальника Генерального штаба и теперь командующий самым крупным фронтом.

Взлет ли это? Но почему же не взлетели так другие, кто вместе с Ватутиным, кто раньше его начинал военную службу? Не хватило ума, силы воли, чтобы пройти через такую жизнь, одолеть все препятствия и, забыв самого себя, отдать все силы работе? Да, очевидно, это так. Не в этом ли причина того, что сегодня, в свой один из весьма мрачных дней, Ватутин так спокоен и невозмутим?

— Игорь Антонович! — подошел к Решетникову Ватутин. — Вы как, остаетесь или на фронт?

— Нет… Я все доложил, указания получил. Обратно теперь на фронт, — смущенно ответил Решетников, не решаясь взглянуть на Ватутина.

— Тогда поехали на аэродром. Только подождите немного. Я еще с Никитой Сергеевичем поговорю. Вот он уже идет…

От высоких дверей, склонив голову, с кожаной папкой в правой руке шел невысокий, плотный генерал-лейтенант. Видимо о чем-то напряженно думая, он шел той грузноватой походкой, какой ходят обремененные множеством забот много думающие люди.

Хрущев был хорошо известен всей стране, и Решетников знал о нем многое, но лично видел его впервые. Когда на заседании Ставки было объявлено, что член Политбюро ЦК партии Никита Сергеевич Хрущев назначен членом Военного Совета Воронежского фронта, Решетников сразу же подумал, что это означало очень многое. Несомненно, что такой деятель, как Хрущев, не мог быть послан на второстепенный фронт. С первых дней войны он находился на самых важных участках борьбы. Особенно большую работу, как хорошо знал Решетников, в первые месяцы войны провел он на юго-западном направлении и в битве на Волге. Назначение Хрущева членом Военного Совета Воронежского фронта говорило, что в предстоящей борьбе этот фронт будет решать особо важные задачи.