Хроники неотложного - Михаил Сидоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ё! Оттащите на рентген, а то у меня никого сейчас.
Рентген здесь на четвертом. Травма на третьем, рентген на четвертом. Очень удобно.
— Не, Федь, извини — грань физического истощения.
— Сволочи.
Федя бесхребетен, как ланцетник, подчиненные его в грош не ставят — уйдут курить, и с концами, — так что отказ ему только на пользу: авось психанет как-нибудь да и прижмет их.
— Уж какие есть, Федя.
— Катитесь отсюда, чтоб я вас больше не видел.
— А печать? А подпись? А отзвониться?
— А по…ться вам не завернуть?
Федя, бурча под нос, чирикнул в карте вызова подпись и пришлепнул сверху печатью.
— Свободны.
Леха оторвалась от телефона.
— Сейчас мы тебе, Федор, — злорадно пообещала она, — нового пациента привезем, так что не расслабляйся. Мы через полчаса будем, можешь пока чаек заварить.
— Знаете, когда столько лет врачуешь травмы, возникает неодолимое желание кому-нибудь их нанести.
— Где-то я это уже слышал. Это угроза?
— Ну что ты! — Федя любовно пощелкал щипцами для снятия гипса. — Констатация факта.
Инструмент у травматологов и вправду впечатляющий; киношники, например, от него просто кончают. Разложат на подносе в пыточной, приведут героя и: открой тайну, несчастный, открой тайну!!!
Спускаясь по лестнице, мы услышали знакомое татаканье фордовского мотора.
— Ну, сейчас Федька точно на стенку полезет. Интересно, кто это?
Оказалось — Санька Сильвер. Увидел нас, — подмигнул:
— Чё я вам ща покажу!
Он распахнул дверь, и в предбанник ввалился в дымину пьяный, измазанный землей пролетарий. Пахнуло мочой и застойным, недельным выхлопом. Сильвер, довольный, картинно протянул руку:
— Знакомьтесь, это тоже Феликс.
— Сейчас тебе Федя покажет.
— Мне не покажет. Он у меня студентом практику проходил, — Саня поднял кулак, — вот тут вот был!
— Свежо издание, но ксерится с трудом. Идем, Че, за новой порцией…
* * *Пять вызовов подряд, и Че восстал: — Все…ля, не могу больше — пошли они в жопу со своими болячками! Поехали к Наташе, блинов треснем. Это так блинная называется. Порцайка блинов — пятнашка и чай трешка. Подъезжаем, а там уже стоят, с Девятнадцатой. Гасконец, ругаясь, стал искать подворотню, чтобы загнать машину, а то, не ровен час, линейный контроль нос сунет: с чего вдруг пустые «скорые» у кафе?
— Привет! Можно мы с вами?
— Валяйте. Притомились?
— Есть малость. Девушка: три с селедкой, три со сгущенкой, три двойных чая.
Скорая тут без очереди, долго ждать не пришлось. Коллеги уже расправились с блинами и теперь не торопясь хлебали душистую жидкость.
— Жалко, курить нельзя.
— Ничего, потерпишь. Третью пачку уже открыл.
— Так довели ж! — И пояснил: — У нас сегодня махыч на адресе был. Приезжаем: сидит битый гоблин. Весь на нервяке, дерганый — воркуем, успокаиваем, лечим. Влетает баба и с ходу меня за лацканы: суки-падлы, козлы вонючие, не уйдете, я ребят позвала, ща они вас тут заделают! Вцепилась — пьянющая, глаза белые — ни хрена не соображает. Я ей спокойно, с расстановкой: ошибаетесь, мы — скорая, вашего сыночка вот лечим, помощь ему оказываем, в травму свезти хотим, у-сю-сю, ля-ля-ля… по барабану! Сказал я раз, сказал два. Три сказал. Потом оторвал от себя, рывком — ка-а-ак заорет, будто ее «Дружбой» пилят, этого козла переклинило, и он на Машку. Покажи, Маш.
Девчонка, отогнув ворот, продемонстрировала огромный, похожий на засос, синячище.
— Короче, я его сзади вырубил, успел, и тут как раз ребята нарисовались. Мы в комнату: я дверь держу, а Машка диван волохает. Забаррикадировались, ментов вызвали, а сами розочки из бутылок сделали и встали, как в «Не бойся, я с тобой!».
— Ментов долго ждали?
— Минут десять. Такие монстры приехали — мама не горюй! Джедаи. Квадратные, два на два, шире, чем я выше. Ладони на калашах — только стволы торчат, а рожи ваще застрелись! Особенно у старшего. Глянет — сразу под лавку хочется. Его обычно первым пускают. Вышибают дверь, он заходит, и там сразу все сдаются. А фамилия у него Мамин, и они его Мамусиком называют, ласково так…
Мы ели блины и запивали их чаем, заставив стол маленькими, на две чашки, керамическими чайничками. Сдвинули скамейки и, не привлекая внимания, сидели в самом углу.
— Часто тут зависаете?
— Да каждые сутки — рядом же.
— Хорошо вам. А у нас только шаверма на углу.
— Зато продавец хороший, может в кредит дать. Я, говорит, в прошлой жизни был инженером и прекрасно вас понимаю.
Доев, встали.
— Ну ладно, пока. Удачной охоты!
Алехина
Я позвонила ему из будки на углу:
— Привет, Вень, это я.
— Привет. Как там у вас?
— Вдевают.
Пауза.
— Я скучаю по тебе, Веня.
— Я тоже.
— Можно я завтра приеду?
Он помолчал.
— Приезжай.
— Если не хочешь, скажи.
— Да нет, приезжай, все в порядке. Просто я в одиннадцать ухожу и часов в пять только вернусь — как раз выспишься.
Ура!
— Вы не представляете, доктор, как я…
Он перебил:
— Слушай, будь другом, никогда так ко мне не обращайся, ладно?
— Как скажешь.
— И по фамилии тоже. Не выношу, когда женщины своих мужчин по фамилии называют. — Все, что угодно, Вень. — Тогда до завтра. — Целую. Он не ответил.
Черемушкин
А ночь мы провели удивительно спокойно. Ни одного вызова, только акушерка под утро смоталась, и все. Все выспались, бодренько отсидели на конференции и забазировались на кухне. — Ларис, чай! — Я не буду. Она переодевалась, стоя за дверцей шкафа. То и дело сбоку высовывался голый локоть, мелькал джемпер, а снизу переминались по тапочкам изящные ступни в черных колготках. — Двадцать седьмую в твои края отправляют. — Я не туда. — Они еще до метро крюк делают, Саню подкидывают. — Не, спасибо. — А я знаю, куда ты идешь. Она высунулась из-за двери, держа во рту заколки для волос. Показала кулак. — Понял? Хорошее настроение у девочки, даже глаза блестят. WomanInLove. Руки запрокинула, волосы собирая, грудь обозначила — загляденье. Трахаться едет. Еще полчаса и… И как-то сразу мне поплохело. Такая зависть вдруг поднялась, такая тоска… Леха из-за дверцы выпорхнула, сумку на плечо и на выход. Идет, пританцовывает — предвкушает.
А я, как обычно, домой. В одиночку. Бифштекс «Поморский», душ, канал «Дискавери». Старые «Вокруг света» Эрекция. Пойти куда-нибудь не на что, позвонить некому— задвинул меня Боженька на запасной путь, непонятно за какие грехи, и стою я на них, догниваю, лет десять как…
Алехина
Сознание отстегнулось. Накрыло, застлало глаза, перехватило дыхание. Стучало под горлом. Падали волосы. Упиралось в бок твердое, руки блуждали, скользя по мокрому. Накатывало, чуть отступая, ближе и ближе. Вот, сейчас! Еще немного. Еще. Вот оно!!! Подхватило и понесло, проваливаясь в темь, скользя и вращаясь, взмывая и хватая за горло. Потом сдавило с хрустом, выдох в ухо — и второй приход, круче первого. И меркнет все, меркнет, как свет в кинотеатре…
* * *Стопки оладьев, сгущенка, чай.
— Слушай, ну ты, блин, кадр. Оладьи. Офигеть!
— Да молоко просто скисло — не выливать же.
Северов забурился оладьиной в блюдце со сгущенкой.
— Хорошо получились.
— Любишь готовить?
— Пожрать люблю, в дороге особенно. Такую порой вкуснятину из ништяков[41] замастыришь — хоть в повара нанимайся.
— Здорово. Я тоже хочу. Возьмешь меня с собой как-нибудь?
— Нет.
— Почему?
Он серьезно ответил:
— Один свободен как птица. Вдвоем не то. Я в одиночку больше люблю — феноменальное ощущение!
— Не скучно?
— Нет, конечно, что ты? — Веня посмотрел на часы. — Мне пора. Полезай в душ, постель я новую постелил. Одеяло теплое — открой балкон нараспашку, чтоб посвежей, а я вернусь — разбужу.
Повернулся от двери:
— Спи спокойно, дорогой товарищ. Я пошел. Пока!
— Вень…
— А?
— Постой.
Я встала и обняла его.
— Погоди еще минутку.
Он решительно высвободился из моих рук.
— Слушай, я не на войну ухожу. А продолжительные прощания вообще терпеть не могу. Уходишь — счастливо, приходишь — привет! Как в песне. Так что пока, Ларис.
— Счастливо, Вень.
* * *И опять сон не шел, ночью выспалась. Поставила «Джене», смотрела альбомы. Крым, Северов и маленькая, ладная, светловолосая девушка. Шорты милитари, сандалии, облегающая белая маечка. Аккуратный рюкзак. Сидит на корточках — изогнулась, попку отставила, — прям хоть в «Плейбой». И весь альбом с ней. Я перевернула страницу, и на одеяло упал вырванный из блокнота листочек.