Самосожжение - Юрий Антропов

И ударил колокол…

Как раз в это время появилась компания свадебная. Без шума. Без гама. Торжественно.

Жизнь пока что продолжалась.

И он увидел шатенку в розовом. В свете фонарей у подъезда высветилось именно розовое как бы даже заметнее, чем все остальное.

Она держалась особнячком, как и в церкви.

Впрочем, тот усатый мужчина находился опять неподалеку от нее, и был он к ней ближе всех не просто случайно, а намеренно, чтобы не то подойти к ней в любое мгновение, не то отпугнуть кого-то третьего. Ясно, что усатый опекал шатенку. Причем пристально. Хотя издалека.

Тоже признак внутривидовой борьбы? — подумал Гей.

Может быть, сказал он себе, стоит снова спуститься в ресторан. Там наверняка будут свободные места.

Но Алине, пожалуй, вряд ли понравился бы этот эксперимент.

А разве иные женщины не проводят иногда подобные эксперименты?

Причем отнюдь не в творческих целях.

Алина лежала ничком без всяких, казалось, признаков жизни.

За темным, сизо мерцающим в свете фонарей окном, выходящим к набережной Дуная, с ревом проносились автобусы, перекрывая звуки телевизора.

На экране под музыку показывалась тайная, сокровенная жизнь людей. Правда, Алина уже знала, что жизнь Адама и Евы давно перестала быть всякой тайной, еще раньше утратив, само собой разумеется, и всякую сокровенность.

Однако мертвое — мертвым, живое — живым.

Кто первым произнес эти вроде как библейские слова?

В конце концов, это было не столь важно.

В абстрактных словах заключалась, увы, реальная формула жизни.

Но кто диктовал ее — уж не сама ли природа человека?

А может, природа управляла только слабым человеком, лишая его подчас даже памяти о прошлом, связано ли оно с живым или с мертвым?

Алина зашевелилась, глубоко вздохнула и тяжело поднялась с кровати.

Вид ее был ужасен. Волосы утратили всякое подобие прически. Лицо помято, мешки под глазами. Размазанная тушь.

Покачиваясь, убирая с лица пряди волос, Алина почти вслепую пошла в ванную.

Из-за двери донесся шум воды, похожий на всхлипы.

Нет, всхлипов больше не было.

Шум воды, если угодно, служил своеобразным аккомпанементом той музыке, под которую на экране телевизора Ева совокуплялась с незаконным Адамом, то есть с Эндэа.

Наивный Юрик!

Он мечтал построить на Истре собственное бомбоубежище. Вместо грядок с луком, петрушкой, салатом… чем там еще?

Гею наконец-то дали на Истре участок. Шесть соток. Он был счастливчик.

Счастливчик Гей…

Хорошо звучит!

Он был одним из ста счастливчиков.

А другая сотня, которой соток не хватило, ждала второй очереди, и Гей говорил Алине, что ждать им этой второй очереди придется до скончания века.

Вот почему вторая сотня люто завидовала теперь сотне первой.

Счастливчик Гей…

Несколько лет назад будущий счастливчик Гей по своей инициативе создал так называемую инициативную группу. Из одного человека. То есть из самого себя. Группу по выбиванию резолюций, то есть по выбиванию счастья.

Впрочем, для создания так называемой инициативной группы тоже нужна была если не резолюция, то устная инициатива начальства.

И Гей предварительно получил ее.

Один высокий начальник из конторы социологов, которому до Гея, в сущности, не было никакого дела, потому что все, чего не было у Гея, у этого начальника давно было, как-то мимоходом, но вроде бы доверительно сказал Гею, что научные работники, в том числе и социологи, тоже имеют право на приусадебный участок.

Этой грошовой информацией, с одной стороны, начальник будто выказывал Гею свое особое расположение, с другой стороны — раз и навсегда отбояривался от Гея.

Начальник был ушлый, он по глазам Гея тотчас понял, что сей рядовой социолог, про которого можно было, пожалуй, сказать, что этот человек — вещь в себе, не то чтобы совсем уж решился попросить, но только собирался попросить, точнее, еще только думал о том, а не попросить ли ему в аренду, хотя бы на время, две маленьких комнатки в Дедове, загородном семейном пансионате для научных работников, поскольку у Гея большая по нынешним временам семья, и было им тесно в двух маленьких московских комнатках, а эти загородные комнатки в Дедове порой занимали, то есть арендовали, но не занимали, это ведь не одно и то же, совершенно одинокие социологи, у которых было где развернуться и в московских квартирах, отнюдь не однокомнатных, причем эти совершенно одинокие социологи не могли развернуться только на страницах своих статей и даже диссертаций, поэтому им хотелось развернуться хотя бы в семейном пансионате научных работников, но, поскольку и там надо было тоже творить, и как следует, эти совершенно одинокие творцы и творчихи не жили и не работали в Дедове, хотя, разумеется, арендовали его, что как бы автоматически повышало престиж этих совершенно одиноких творцов и творчих, вводя в круг наиболее деятельных, стало быть, научных, работников, ради которых государство и создало замечательный загородный семейный пансионат творческого типа.

Словом, нечто подобное прочитал ушлый начальник в глазах Гея, который был вещью в себе, хотя, скорее всего, Гей ни за что не сказал бы всего этого вслух, тем более начальнику, он бы и про свою просьбу об аренде, пожалуй, не заикнулся в тот раз, но мог заикнуться при следующей встрече, и начальник на всякий случай дал Гею грошовую и вместе с тем как бы весомую закрытую информацию, каковой, стало быть, отбоярился от Гея раз и навсегда.

И Гей как глава большой семьи с легкой руки этого высокого начальника превратился, значит, в инициативную группу по созданию приусадебного участка, точнее, по оформлению бумаги для создания приусадебного участка, где Гей собирался на лоне природы заниматься научными социологическими исследованиями.

Словом, несколько лет спустя на слегка пожелтевшей от времени бумаге красовалось ровно двадцать две резолюции «у самых разных инстанций, которые то ли не препятствовали инициативе, то ли как бы даже способствовали заходу инициатора в еще более высокие инстанции.

Кстати, инициативная группа за это время разрослась с одного человека до нескольких, а потом, в один прекрасный момент, превратилась в правление садово-огородного товарищества.

То есть, если быть юридически точным, это случилось лишь после получения двадцать второй резолюции, которая вдруг оказалась последней.

И потом была жеребьевка.

И две сотни социологов, подпиравших к этому времени инициативную группу, разбились на две отдельные, а потому открыто враждующие сотни, потому что земли хватало только на одну сотню.