Голод (пер. Химона) - Кнут Гамсун

Я остановился передъ какой-то торговлей красками и посмотрѣлъ въ окно. Я попробовалъ разобрать надписи на нѣкоторыхъ склянкахъ, но было черезчуръ темно.

Мнѣ было досадно на эту новую неудачу, я сердился, почти злился, что не могъ догадаться, что содержится въ этихъ склянкахъ, я стукнулъ въ окно и пошелъ дальше. Вдали я увидѣлъ полицейскаго, я ускорилъ свой шагъ, подошелъ близко къ нему и сказалъ безъ всякихъ обиняковъ.

— Теперь десять часовъ.

— Нѣтъ, два, — возразилъ онъ удивленно.

— Нѣтъ, десять, — сказалъ я. — Теперь десять часовъ. — Скрежеща отъ злости зубами, я подошелъ къ нему еще на нѣсколько шаговъ, сжалъ кулаки и сказалъ:- Послушайте, — слышите вы, теперь десять часовъ!

Онъ задумался немного, посмотрѣлъ на мою фигуру, озадаченно посмотрѣлъ на меня и сказалъ совсѣмъ спокойно:

— Во всякомъ случаѣ, вамъ время итти домой. Хотите, я васъ провожу?

Эта любезность совсѣмъ обезоружила меня; я почувствовалъ, какъ слезы выступили у меня на глазахъ, и я поторопился сказалъ ему:

— Нѣтъ, благодарю васъ, — я просто немножко долго побылъ въ ресторанѣ… большое спасибо!

Онъ сдѣлалъ мнѣ подъ козырекъ, когда я уходилъ. Его любезность тронула меня, и я заплакалъ, что у меня нѣтъ пяти кронъ, которыя я могъ бы ему дать. Я остановился и смотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ медленно пошелъ по дорогѣ. Я ударялъ себя въ лобъ и плакалъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше онъ отъ меня удалялся. Я бранилъ себя за нищету, выдумывалъ самыя унизительныя ругательства и честилъ себя безпощадно.

Такимъ образомъ, я дошелъ до самаго дома. Дойдя до двери, я замѣтилъ, что потерялъ свои ключи.

«Да, разумѣется, — сказалъ и злобно, — почему мнѣ и не потерять ключей?» Я жилъ во дворѣ, гдѣ внизу была конюшня, а наверху бывшая жестяная мастерская; ворота на ночъ закрывались, и никто, никто не могъ мнѣ ихъ открыть, — почему было мнѣ не потерять ключа? Я промокъ какъ собака и немного проголодался, совсѣмъ немножко проголодался, а колѣни мои устали до смѣшного, — почему было ихъ и не потерять? Почему весь домъ не передвинулся въ поле, когда я подошелъ и хотѣлъ войти?.. Ожесточенный голодомъ и неудачей, я смѣялся самъ надъ собой.

Я слышалъ, какъ лошади стучали въ конюшнѣ, я могъ видѣть свое окно; но не могъ открыть воротъ и не могъ войти. Усталый и разозленный, я рѣшилъ вернуться на мостъ, чтобы разыскать ключи.

Дождь опятъ началъ итти, и я чувствовалъ, какъ за мою шею забѣгала струйка за струйкой.

У Ратуши мнѣ пришла счастливая мысль: я отыщу полицейскаго, чтобъ мнѣ открыли ворота. Я тотчасъ же обратился къ полицейскому и сталъ настоятельно просить его пойти со мной и впустить меня, если онъ можетъ.

Да, если онъ можетъ, то да! Но онъ не могъ! у него не было ключа. Полицейскій ключъ не здѣсь, онъ находится въ части.

— Что теперь дѣлать?

— Да пойти въ какую-нибудь гостиницу и лечь спать.

— Въ гостиницу я не могу итти, у меня нѣтъ денегъ! Я покутилъ немного… въ ресторанѣ… понимаете…

Мы постояли нѣкоторое время на ступеняхъ ратуши. Онъ думалъ и обдумывалъ что-то я разсматривалъ меня съ ногъ до головы. Дождь лилъ, какъ изъ ведра!..

— Пойдите въ часть и скажите, что у васъ нѣтъ пріюта, — сказалъ онъ.

Безпріютный, — это еще не приходило мнѣ въ голову. Да, чортъ возьми, это была хорошая идея! И я поблагодарилъ городового за прекрасную мысль! Значитъ, мнѣ просто нужно пойти и сказать, что я безпріютный?

— Да, очень просто!..

— Ваше имя? — спросилъ сторожъ.

— Тангенъ, Андреасъ Тангенъ.

Я не зналъ, зачѣмъ я лгалъ. Мои мысли какъ-то свободно блуждали и приносили мнѣ всякія выдумки; это отдаленное имя пришло мнѣ въ голову въ эту минуту, и я произнесъ его безъ всякаго расчета, я лгалъ безъ всякой нужды.

— Занятіе?

Гм… занятіе! Какое же было, собственно говоря, мое занятіе? Я хотѣлъ выдать себя сперва за жестяныхъ дѣлъ мастера, но этого я не посмѣлъ. Я выдумалъ такое имя, которое не каждый мастеръ можетъ имѣть, и кромѣ того я носилъ очки. Мнѣ вздумалось быть нахальнымъ; я сдѣлалъ шагъ впередъ и сказалъ твердо и торжественно:

— Журналистъ.

Дежурный какъ-то вздрогнулъ прежде, чѣмъ это записать, а я сталъ у шкафа важно, какъ статскій совѣтникъ. Онъ повѣрилъ мнѣ сразу. Это было удивительное зрѣлище — безпріютный журналистъ ночью въ ратушѣ.

— Въ какой газетѣ вы сотрудничаете, господинъ Тангенъ?

— Въ Моргенблаттѣ,- сказалъ я. — Къ сожалѣнію, я покутилъ сегодня немножко.

— Ахъ, объ этомъ не стоитъ говорить! — перебилъ онъ меня и прибавилъ, улыбаясь:- Если молодежь кутитъ… это вполнѣ понятно…

Онъ позвалъ городового и сказалъ, приподнявшись и вѣжливо кланяясь.

— Отведите господина въ особое отдѣленіе, наверхъ. Покойной ночи!

Морозъ пробѣжалъ по спинѣ при мысли о моемъ нахальствѣ и я сжалъ кулаки, чтобы. не упасть духомъ.

Если бы я могъ не впутать, по крайней мѣрѣ, въ это дѣло «Моргенблатъ». Я зналъ, что редакторъ Фриле будетъ скрежетать зубами, и когда ключъ заскрипѣлъ въ замкѣ, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ это по аналогіи.

— Газъ горитъ всего десять минутъ, — сказалъ мнѣ полицейскій черезъ дверь.

— А зачѣмъ онъ тушится?

— Да, его тушатъ.

Я сѣлъ на постель и услышалъ, какъ повернули ключъ второй разъ въ замкѣ. Свѣтлая камера имѣла довольно уютный видъ. Я чувствовалъ себя какъ дома и все прислушивался къ шуму дождя. Ничего лучшаго и желать не нужно. Мое довольство росло; держа шляпу въ рукѣ и смотря на газовый огонекъ на стѣнѣ, я сижу на краю постели, мнѣ нужно вспомнить всѣ отдѣльные моменты моего разговора съ полиціей.

Первое объясненіе, и какъ я его провелъ? Журналистъ Тангенъ и потомъ «Моргенблатгъ». Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Что? до двухъ часовъ я былъ на Штифсгарденѣ и забылъ дома ключъ и бумажникъ съ нѣсколькими стами кронъ. Отведите господина въ особое отдѣленіе…

Тутъ вдругъ газъ потухъ, такъ странно вдругъ, неуменьшаясь и не исчезая постепенно; я сижу въ глубочайшей темнотѣ, я не могу видѣть ни своей руки, ни бѣлыхъ стѣнъ вокругъ себя, ровно ничего! Ничего другого не остается, какъ пойти и лечь спать. Я раздѣлся.

Но я не настолько усталъ, чтобы тотчасъ же заснуть. Нѣкоторое время я лежалъ и пристально смотрѣлъ въ темноту, эту непроницаемую массу темноты, не имѣвшую границъ и такую непонятную для меня.

Моя мысль не могла объять ее. Было безгранично темно, и это давило меня. Я закрылъ глаза, началъ вполголоса напѣвать, ворочался на нарахъ, чтобъ развлечься, но безуспѣшно… Темнота поглотила всѣ мои мысли и не оставляла меня ни на минуту въ покое. Что, если я самъ растаю въ этой темнотѣ, сольюсь съ ней въ одно? Я приподнимаюсь на постели и начинаю размахивать руками. Мое нервное состояніе перешло всякія границы, и, какъ я ни боролся съ этимъ, ничто непомогало. Я былъ жертвой своихъ дикихъ фантазій, успокаивалъ самъ себя, напѣвалъ колыбельныя пѣсни и напрягалъ всѣ свои силы, чтобы снова обрѣсти покой. Я пристально смотрѣлъ въ темноту и, правда, я никогда еще въ жизни не видалъ такой темноты.

Нѣтъ сомнѣнія, что я имѣю дѣло съ совершенно особеннымъ видомъ темноты, съ какимъ-то ужаснымъ элементомъ, на который до сихъ поръ никто не обратилъ вниманія. Меня занимали самыя комичныя мысли, и все пугало меня. Маленькое оіверстіе на стѣнѣ заставляетъ меня задуматься, отверстіе отъ гвоздя, маленькое пятно на стѣнѣ. Я ощупываю его, дую и стараюсь отгадать его глубину.

Это не было какое-нибудь невинное отверстіе, ни въ какомъ случаѣ; это было таинственное отверстіе, котораго я долженъ остерегаться. Овладѣваемый мыслями объ этомъ отверстіи, я совсѣмъ внѣ себя отъ страха и любопытства… Мнѣ пришлось, въ концѣ-концовъ, встать съ постели и отыскать половинку перочиннаго ножа, чтобы измѣрить глубину и убѣдиться, что она не достигаетъ до сосѣдней камеры.

Я снова улегся для того, чтобы заснуть, а на самомъ дѣлѣ, чтобы бороться съ мракомъ. Дождикъ пересталъ, и не было слышно ни одного звука. Нѣкоторое время еще слышны были шаги на улицѣ. И я не могъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не узналъ по походкѣ полицейскаго. Вдругъ я щелкнулъ пальцами и разсмѣялся.

Чортъ возьми! Ха! Я изобрѣлъ новое слово. Я приподнимаюсь на постели и говорю: «Этого нѣтъ въ языкѣ, я самъ его изобрѣлъ, — Кубоа. По созвучію это похоже на слово!.. Клянусь Богомъ, человѣкъ, ты нашелъ слово… Кубоа-а… оно имѣетъ большое грамматическое значеніе…»

Съ широко раскрытыми глазами, изумленный своимъ открытіемъ, я сижу и смѣюсь отъ радости, затѣмъ я начинаю шептать; но меня могутъ подслушать, лучше держать свое изобрѣтеніе втайнѣ.

Теперь я опять пришелъ въ веселое настроеніе, вызванное голодомъ; я не чувствовалъ боли, я чувствовалъ себя пустымъ, и мои мысли были необузданны.

Я начинаю тихо совѣтоваться самъ съ собой. Съ самыми странными скачками мысли я стараюсь исчерпать все значеніе моего слова. Оно не означаетъ ни Тиволи, ни животное; это совершенно ясно. По зрѣломъ обсужденіи я нашелъ, что оно не можетъ означать ни висячаго замка, ни солнечнаго восхода. Впрочемъ, подыскать значеніе для такого слова — совсѣмъ нетрудно. Я подожду, и значеніе само придетъ въ голову. А пока я могу еще поспать.