Взмах ножа - Стивен Соломита

Дверь кабинета была распахнута, и Мудроу заглянул туда.

— Капитан занят?

— Стенли, — улыбнулся Эпштейн. — Для моего лучшего доктора я всегда свободен. Знаешь, ты меня вылечил. Просто невероятно. — Он показал на патрульного, сидевшего у стола. — Это офицер Богард. У нас информационная беседа. Как говорится, первое знакомство. Объясняю, как понимают в седьмом участке науку философию. Присаживайся.

Богард попытался улыбнуться Мудроу, но у него это плохо получилось. И дело не в том, что Мудроу был недружелюбен или не обращал на него внимания. Богард чувствовал себя как новобранец на встрече ветеранов. Профессионалы с таким опытом и закалкой подавляюще действовали на любого новичка.

— Сколько вы весите, Богард? — спросил Мудроу.

— Восемьдесят килограммов. А что? Я прошел все физические испытания.

— Это хорошо. А как с дубинкой, все в норме?

Богард не ответил, но смутился. В департаменте часто применяли резиновые дубинки.

— Совершенствуйтесь. — Мудроу присел, демонстрируя свое расположение.

— Ну, хорошо, — сказал Эпштейн, — поговорим о преступности. Люди, которые живут в нашем районе, очень бедны. Средний доход на душу населения такой же низкий, как в Южном Бронксе. У нас ведется активное жилищное строительство и растет преступность. И это нормально. Мы не ждем чудес. Все знают, что преступность не победить, даже если в Нью-Йорке будет миллион патрульных. Превентивные меры — это для социальных работников. Нас интересует процент раскрытия преступлений. Если общий показатель арестов за убийства в городе составляет тридцать пять процентов, у нас должно быть тридцать восемь. В наши обязанности не входит забота о преступниках. Их слишком много, и они сами позаботятся друг о друге, сами разберутся. Мы работаем на статистику и при этом стараемся остаться в живых. — Эпштейн кивнул Мудроу. — Что-нибудь добавите, сержант?

Мудроу закинул ногу на ногу, с его толстых подошв капала грязь.

— Самое главное — уметь применить дубинку против невооруженного преступника так, чтобы потом не получить по шапке от начальства. Запомни одно: управление защищает тебя от внешней опасности, но оно не защитит тебя от самого управления. Нужно быть очень осторожным. Если лупишь парня, никогда не бей по голове. Налегай на плечи или ключицы. Если руки у него подняты, хорошо пройтись по ребрам. Ты не представляешь, как быстро они становятся сговорчивыми после хорошего удара по ребрам.

— Спасибо за совет. — Богард поблагодарил Мудроу и повернулся к Эпштейну. — Это все, капитан?

— Будем считать, что так. Добро пожаловать в седьмой участок. Мои двери всегда открыты. — Он подождал, пока Богард выйдет, затем встал и захлопнул за ним дверь. — Пива, Стенли? — Не дожидаясь ответа, он вынул из холодильника две бутылки «Будвайзера» и протянул одну Мудроу. — Как прошел визит?

Мудроу пожал плечами.

— Прошел. Меня выслушали и отправили домой. Как я и ожидал. Они только записывают и подслушивают.

— Не расстраивайся. — Эпштейн приободрился. — Ты свою работу сделал, и поставим точку. Пора возвращаться к нашим делам. У меня проблемы на Джексон-стрит. Латиносы не дают покоя старым евреям, бросают в них камнями. Вроде бы ничего страшного, но это повторяется каждый день, и раввин этот проклятый был у меня уже три раза. Все спрашивал, что я за еврей такой, если позволяю терроризировать свой народ. — Эпштейн с досадой всплеснул руками. — Займись этим сам, тебе все карты в руки. Ты живешь здесь, всех знаешь. — Благодаря этому обстоятельству в глазах Эпштейна Мудроу был магистром в своем деле. Он не знал никого из полицейских, кто бы жил на территории своего участка. — Привлекать никого не надо. Раввин Тенненбаум готов на перемирие. Просто выясни, кто мутит воду.

Мудроу осушил бутылку и бросил ее в корзину для бумаг.

— Слушай, капитан, кажется, я знаю, кто угробил Чедвика. — Он замолк, смекнув, что сболтнул лишнее. — Я допросил тринадцать человек, не считая Пако, и все говорят одно и то же. Чувствуешь? Все сходится до мельчайших подробностей.

Эпштейн кивнул, ожидая продолжения.

— Есть парень по кличке Зорба-урод. Настоящее имя Джонни Катанос. Грек. Три месяца назад Катаноса привел мелкий торговец наркотиками Джейсон Петерс. Он сразу подружился с малышом Энрике. Они стали закадычными друзьями. Может, даже спали вместе. И в один прекрасный день Чедвика убивают, а Энрике исчезает вместе с греком. Помнишь Ортиса? Маленький такой, с татуировкой на заднице. Он имел дела с Зорбой и сказал, что вряд ли этот парень из тех, кого инфильтруют. Слишком жесток. Он еще сказал, что единственный, с кем Зорба дружил, это Энрике Энтадос. Ортис тоже думает, что они были заодно. Я отыскал всех друзей и родственников Энрике. Все на месте. Кроме грека.

Эпштейн встал из-за стола, чтобы достать еще пива.

— Слушай, Стенли, я считаю дело закрытым.

— Ты рассуждаешь, как федеральный агент Хиггинс. Надеюсь, это не всерьез?

— Нет, нет. — Он откупорил бутылку и передал ее Мудроу. — Конечно нет, Стенли. Я уже давно работаю в полиции. И ты тоже. Ни для кого не секрет, что многие преступники ускользают. Ну, что тут сделаешь? Ты хочешь потратить еще полгода на поиски грека?

— Хочу, — спокойно ответил сержант. — Дай только время, и я найду его.

— Если он еще в Нью-Йорке.

— А где ему быть?

Эпштейн обернулся.

— Зачем спорить? На нашем участке его нет. У нас своих дел выше потолка. Чертова Лига защиты евреев грозит организовать собственное патрулирование улиц, если мы ничего не предпримем. Нам что, больше всех надо? Вспомни Краун-Хайтс. Ведь там шла настоящая война.

Мудроу бросил пустую бутылку в корзину, и она звякнула, ударившись о первую. Он знал, что капитан прав. Конечно, Мудроу может остановить конфликт между евреями и латинос. Седьмой участок — это его мир. Он прожил здесь всю жизнь. Нижний Ист-Сайд — это бесконечность космоса — от Четырнадцатой улицы на севере и до Бруклинского моста на юге. Третья авеню отделяла его от Гринвич-Виллидж. В отличие от Гарлема этот район никогда не был «хорошим».

Большинство домов здесь построили в период между 1890 и 1915 годами, чтобы приютить миллионы иммигрантов из Восточной Европы. К концу Второй мировой войны большинство из них умерло или переехало на Лонг-Айленд или в Нью-Джерси, оставив район пуэрториканцам, которые приезжали сюда полноправными американскими гражданами. Однако вскоре они начинали понимать, что их жилищные условия улучшать никто не намерен, хотя большинство здешних строений напоминают пещеры. Квартплата, регулируемая законом, была такой низкой, что вообще не приносила прибыли. Многие домовладельцы оставили свои владения бродягам и наркоманам.

Все эти годы без всякой на то причины пуэрториканцы винили в своих бедах тех евреев — их было несколько тысяч, — что еще оставались здесь. Они жили в районе Гранд-стрит, который остальные жители называли не иначе, как еврейским гетто. И каждые восемь-девять месяцев какая-нибудь уличная банда решала дать евреям бой.

Новость довольно старая для Стенли Мудроу. Сам он не имел отношения ни к одной из этих этнических групп. Жители седьмого участка знали его как человека себе на уме. Он был беспощаден к преступникам, которых начинал преследовать, и когда выходил на охоту, то доставалось и посторонним. Но знали и то, что к нему всегда можно прийти за советом, что он вмешается, узнав, скажем, что бар миссис Перес постоянно грабят наркоманы, или вступится за сына Мела Липски, хотя тот сидит в ожидании суда по обвинению в подделке кредитных карточек, но ему несладко приходится в тюрьме, где его атакуют гомосексуалисты. Он справится и с этой проблемой, как решал многие другие, неуклонно идя к своей цели, забывая обо всем на свете.

Капитан Эпштейн еще не кончил говорить, а он уже думал о том, с чего начинать. Пожалуй, со спортивного клуба на Людлов-стрит — просторного зала с тремя-боксерскими рингами и грудой пропитанной потом экипировки. Из этого зала вышли три национальных чемпиона и один серебряный олимпийский медалист, не говоря о множестве профессионалов. Мудроу регулярно ходил туда заниматься боксом. Он дрался со всеми. Натянув спортивный костюм, он своей тушей нависал над новичком и позволял отрабатывать на себе любые удары, даже не пытаясь отвечать. Он топтался вокруг такого парня, уклонялся от его ударов, мог легонько заехать локтем в подбородок, отражал удар — и все это с грацией танцующего медведя. Мальчишки получали удовольствие от того, что колотили по чугунной громадине копа. В весовой категории, превышающей отметку в девяносто килограммов, никому никогда победить его не удавалось, но любой, кто хотел, мог оттачивать на нем удары в безуспешной надежде заметить хотя бы подобие боли на его лице. Как только он появлялся в зале, тренировки, которые шли во всех углах, прекращались, все глазели на стодвадцатикилограммового сержанта, вальсирующего с четырнадцатилетним мальчишкой. В такие минуты он не мог не вызывать улыбки. Здесь собиралась лучшая часть молодежи из гетто, самые дисциплинированные подростки с улицы. Они не ходили в информаторах, но ненавидели уголовников и боялись бессмысленной жестокости наркоманов, наводнивших Нижний Ист-Сайд. Вот они-то и подскажут Мудроу верную дорогу.