Взмах ножа - Стивен Соломита

В районе, где стоял фургон, жили по преимуществу итальянцы и евреи. Доставить груз требовалось в район, населенный греками и чехами. То есть там не могло быть кубинцев, способных опознать Рамиреса. А для белых кварталов: Бей-Риджа — в Бруклине и Астории — в Квинее, Рамирес был просто латиносом.

Хулио, конечно же, понимал, как относятся к таким, как он, в этих общинах, и явно нервничал, подъезжая к Бей-Риджу. Он знал много случаев, когда добропорядочные жители Бей-Риджа без причины, просто так избивали своих темнокожих собратьев.

Но Хулио не следовало беспокоиться. Гараж находился в индустриальной части, где с одной стороны улицы расположились автомастерские, а с другой — склад алюминия. Там работало множество негров и пуэрториканцев, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Все шло довольно гладко. Замок открылся легко, машина завелась с пол-оборота. Хулио вывел фургон из гаража и поставил на его место свой старый «рено», после чего запер гараж.

Фургон шел хорошо, несмотря на колдобины и выбоины Восемьдесят шестой улицы, и Хулио позволил себе немного отвлечься. Он ехал через Бей-Ридж к Шипхед-Бей. Приближалась Пасха, и с наступлением первых теплых дней владельцы магазинов выносили свой товар на улицу. Здесь находилось много мануфактурных лавок и мебельных магазинов. Китайские ресторанчики соседствовали с итальянскими пиццериями. Хулио вспомнил своего родственника Эмилио Эванса, который бежал с Кубы в 1980 году на лодке. Он хотел работать у Хулио, а для этого нужно было получить разрешение на работу. Приехав из страны, где распределялась даже туалетная бумага, Эмилио без умолку говорил о богатстве Америки. Причем самое большое впечатление на него произвели не супермаркеты, а маленькие лавочки — мясные, овощные, скобяные, теснящиеся где-то в закоулках Нью-Джерси. Как они все существуют, на какие деньги? Живя на Кубе, Эмилио хорошо усвоил, что большинство американских рабочих живет в нищете, а у здешних кубинцев были машины, и цветные телевизоры, и видеомагнитофоны, не говоря уже о многоскоростных велосипедах. Их дети ходили в школы, где обучение оплачивало государство, а все имущество они, как правило, покупали в кредит на тридцать лет.

Хулио свернул на Бедфорд-авеню и направился к центру Бруклина. Здесь кроме магазинов находилось много односемейных домов. Жили здесь в основном евреи. Двери домов запирать было не принято. Дети играли на аккуратно подстриженных газонах, мальчики перекидывали мяч, а девочки болтали, сидя на качелях. К вечеру мужчины на дорогих машинах возвращались с работы. Какая спокойная, какая достойная жизнь.

Никак не верилось в то, что по другую сторону Фостер-авеню был уже Бедфорд-Стейвезант, самое большое черное гетто. Бедфорд-Стейвезант, Краун-Хайтс, Бушвик, Браунсвилл, Восточный Нью-Йорк — мир чернокожих людей, более полутора миллионов человек, приехавших с Ямайки и Сент-Албана и расселившихся по всему Куинсу до самой границы с Нассау.

Когда Хулио свернул на бульвар Эмпайер, ему стаю не по себе. Целые кварталы заброшенных домов, с окнами, забитыми металлическими листами. Здания, казалось, накренились и вот-вот рухнут. Кучки людей, собиравшихся у алюминиевых бочек, где горел мусор, отбрасывали длинные тени. Приближалась ночь, и пожилые люди спешили найти убежище за надежными дверьми своих домов. Хулио чувствовал себя ангелом, попавшим в ад, и боролся со страхом, гневом и возмущением. Он подумал о белых районах, где каждый встречный в ужасе от него шарахается. Если ты латинос или черномазый, то должен жить в своем мире, и в этом они абсолютно убеждены.

Хулио не мог дождаться зеленого сигнала светофора, ругаясь про себя и сжимая пальцами руль. Увидев вдалеке въезд на автостраду Интерборо, он не стал сдерживаться и изо всех сил нажал на газ, чтобы поскорее убраться из этого гетто.

К несчастью для Хулио, черный Бруклин производил подобное впечатление еще на одного добропорядочного горожанина, доктора Морриса Катца, который нажал на педаль одновременно с Хулио, и обе машины помчались к проезду, предназначенному для одной из них. Вовремя это заметив, они затормозили синхронно и резко, так что автомобили крутанулись — каждый вокруг своей оси. Сделав пару таких оборотов, они остановились, и все это выглядело так, будто выполняли этот аттракцион классные голливудские каскадеры. Хулио в ярости открыл дверь и чуть не стал тем самым потенциальным предателем, которого так опасался Музафер, ожидавший его на парковке в десяти милях от места происшествия. Хулио опомнился. Остыл сразу же, как только сообразил, что перевозит неизвестный ему груз каким-то террористам по поручению коммунистического правительства Кубы. Не говоря ни слова и похолодев от ужаса, он прыгнул в кабину и помчался в Куинс.

Остаток пути прошел без происшествий. Машин на дорогах было немного, и Хулио медленно и осторожно ехал в правом ряду. В Астории, как и в Бей-Ридж, кипела жизнь, стоянка у супермаркета была забита машинами. Он не прождал и пяти минут, как к нему подошли. Высокий мужчина сел за руль фургона. Хулио подвинулся на место пассажира.

Он старался не смотреть на получателя груза. Они не сказали ни слова, не поздоровались и не попрощались. На Тридцать первой улице Хулио вышел из машины и сел в поезд подземки.

Джонни Катанос ехал медленно, петляя по тихим жилым кварталам, не сводя глаз с зеркала заднего вида. Время от времени он быстро сворачивал в сторону, не включая мигалки, после чего заезжал на тротуар и глушил мотор. Петлял он долго, хотя признаков слежки не обнаружил. Выехав на Двадцать первую улицу — она вела на Лонг-Айленд, — он проехал через заброшенную станцию по ремонту машин и, оказавшись на Двадцатой улице, развернулся в противоположную сторону. Недалеко от Куинса он остановился у кафе и зашел перекусить. Сидя за столиком, он все время следил за подъезжающими машинами. Однако ничего подозрительного не зафиксировал.

Подкрепившись, он сел за руль и направился домой. Ехал он быстро, чтобы вероятные преследователи позволили обнаружить себя, но не настолько, чтобы им заинтересовалась дорожная полиция. Он был уверен, что от него давно отстали, но по привычке все равно проверял, нет ли хвоста. Он не сомневался, что опасность подстерегает на каждом шагу, но опасности можно избежать. Это была такая игра. Он воображал, что только что родился, сразу взрослым, и что его жизнь зависит исключительно от того, насколько он внимателен к окружающему. Стоит ему расслабиться, и все будет кончено, и кто знает, когда он вновь родится. Он изучал все окна, он осматривал все двери. Его можно было убить, только застав врасплох.

Джонни проехал бульвар Вернон и направился к Шестьдесят первой улице. Два квартала по Флашинг-авеню, и поворот на Пятьдесят девятую, к трехэтажным новостройкам. Подъехав поближе, он нажал кнопку на пульте дистанционного управления, чтобы быстрее скрыться в гараже. Бросив последний взгляд на дорогу, Джонни въехал внутрь, и дверь за ним закрылась.

Это и было их убежище. Тот образ жизни, который он выбрал для себя, был предметом горячих споров сначала в Алжире, а потом в Ливии, Музафер привык работать в тесном взаимодействии с местными радикалами, но в Штатах им нужно было все делать самим, а для этого требовалось вести себя так, чтобы тебя не замечали. В Европе, где люди Живут на одном месте из поколения в поколение, невозможно поселиться и не привлечь к себе внимания, но в Нью-Йорке, где принято постоянно переезжать с места на место, анонимность — это неотъемлемая часть повседневной жизни.

Музафер использовал это обстоятельство в своих целях. Он снял три квартиры в доме номер 461–22 на Пятьдесят девятой роуд в Риджвуде на три разных имени. Эффи Блум и Джейн Мэтьюс жили на третьем этаже как студентки-подружки, приехавшие из Индианы. Джонни Катанос и Тереза Авилес представляли собой семейную пару и занимали квартиру на втором этаже. Тереза рассказала агенту по продаже недвижимости, что ее муж — шофер-дальнобойщик, а сама она, пока не забеременела, работала в бане. Музафер — некий Мухаммед Малик, импортер восточных ковров, — жил внизу. Его даже забавляло это пакистанское имя. Неужели американцы так необразованны, что не могут отличить азиата от араба? Потом он вспомнил, что англичане называют индусов и египтян одним словом — «индюк».

Музафер привык каждое собрание своей «Армии» начинать с длинных рассказов о жизни в палестинских лагерях для беженцев. Джонни Катаносу слушать все это было скучновато, но и занятно одновременно. Скучно потому, что монологи Музафера были довольно однообразны — каждый раз это была страшная история о притеснениях и унижениях. Менялись только имена и названия городов. Занятно было наблюдать за остальными, за их реакцией. Джонни видел, как женщины старательно выполняли различные поручения, и ему казалось, что им нравится вся эта затея. Почему бы в таком случае не сказать об этом вслух? Зачем притворяться, делать вид, что они участвуют в «борьбе за справедливость»?