Письмо - Евгений Блажеевский

ЛЮБОВЬ

О нервные ноздриГордой красавицы и аристократки!О этот взглядОбжигающий презрением и одновременно внушающий любовь!О эта гневная стать гнедой кобылицы!О эти коралловые губыИ белая рука с пахитоскою на отлёте!Испанка?.. Креолка?.. Рыжая шотландка?..Русская княжна?.. Дочь Елисейских полей?.. Американская журналистка?..Не знаю.Но нужны критическая ситуация и беспредельное мужество,Которым вполне наделён ты, —Вырывающий её из рук индейцев,Защищающий от пьяной компании на балу,Спасающий на необитаемом острове,Выносящий из горящего здания,Прикрывающий от выстрела грудью,Бросающий к её стопам всё золото Клондайка,А затем покоряющий её,Обольщающий её,Побеждающий…

О этот романтический бред Фенимора Купера и Вальтера Скотта!О великолепная мишура Александра Дюма и Эжена Сю!О грезы, превращённые в пошлость голубоглазым американцем!О дешевая парфюмерия несбыточной любвиИ юность,Отравленная липкой патокой кустарного воображения!Юность, ещё не знающая,Что любовь, по сути своей, не страсть, а сокровенная жалость —Чувство, на которое трудно рассчитывать женщине,Если она тебе не дочь и не мать…

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Всего полжизни за спиной,А сколько пустоты и хлама!..В потёртой книжке записной —Умерший, съехавшая дама.

Мужская дружба на века,Без видимой на то причины,И семизначная тоска,И семизначные личины.

Толпятся цифры, но ужеНи радости, ни интереса.Что говорят моей душе —Марина… Михаил… Агнесса?..

Иль вот, к примеру, телефонЗаписанный на всякий случай, —Не верится, что прежде онЗатменьем был и страстью жгучей,

Что в трубку я шептал: «Люблю…»,Когда вокруг спала столица…Такой инфляции рублюНе снилось, да и не приснится.

Топятся номера друзейЗабывших и забытых нами, —Какой-то числовой музей,Перемежённый именами.

«Теперь, когда надо проститься…»

Теперь, когда надо проститьсяПо совести и по уму,Не надо обратно проситьсяВ свою голубую тюрьму.

Не надо надеяться втайнеНа лунный серебряный след.Осталось одно очертанье,Названья которому нет.

Осталось горенье заката,Далёкого моря прибой.Осталась глухая утратаТого, что случалось с тобой.

Того, что могло бы случиться,Того, что в себе износил…Но нету, увы, очевидцаСлепому горению сил.

А молодость — штучка, Лолита, —Кивнув равнодушно душе,Сошла, как выходит из лифтаЧужойНа чужомЭтаже…

ЭКСПЕРИМЕНТ

Е. Бершину

Когда я верить в чудо перестал,Когда освободился пьедестал,Когда фигур божественных не стало,Я, наконец-то, разгадал секрет, —Что красота не там, где Поликлет,А в пустоте пустого пьедестала.

Потом я взял обычный циферблат,Который равнодушен и усатИ проявляет к нам бесчеловечность,Не продлевая жалкие часы,И оторвал железные усы,Чтоб в пустоте лица увидеть вечность.

Потом я поглядел на этот мир,На этот неугодный Богу пир,На алчущее скопище народуИ, не найдя в гримасах суетыПрисутствия высокой пустоты,Обрёл свою спокойную свободу.

«Бег на месте любит судьба, сама…»

Бег на месте любит судьба, самаРасставляя часы над истерзанным ухом.От ночного топтания можно сойти с ума,Если вдруг обладаешь хорошим слухомИ часы подбегают к постели, держаНа китайском подносе письмо анонима…Я и так понимаю, и без дележаНа секунды, что жизнь бесконечно гонимаПо скрипучему кругу слепых лошадей,Но не будет в скитаниях точки последней.И не надо пугать одиноких людей,Забегая вперёд и толкаясь в передней.

ПОСТСКРИПТУМ

Я обернулся. Жизнь мояНапоминает скомканный платок,Потерянный прохожим возле урны.Не надо врать и становиться на котурны,На них не перейти бушующий потокИ не спасти сомнительное «Я».Что делать, если суть искаженаИ трудно мне на переходе этомИз мрака в темноту… До новой жизни(она случится, но в другой Отчизне)Довольствоваться буду слабым светомИ степью, что ветрами сожжена.Я появился в первый раз давно —В Ирландии в тринадцатом столетье,И, видно, потому люблю камин,Пустое море, скалы и карминЗаката, и глухое лихолетьеСредневековья… Мне другого не дано.Но всё же я хочу родиться вновьНе на угрюмом Севере, а, скажем,В далёкой и прекрасной Аргентине,Где танго и цветы, как на картине,И где душа, с её суровым стажем,Согреется и обновится кровь.Кричу: «До новой встречи, господа!..»И чувствую — волна кадык подпёрлаИ вертится безумная рулетка,И ставки душ повышены, и веткаМаршрута обозначена, и горлоПриятно холодит летейская вода.

5

«ОСЕННЯЯ ДОРОГА»

Венок сонетов

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осеньНе желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.И опала листва, и плоды разбиваются оземь,И окрестные дали оплавила тусклая медь.

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,Где осеннее небо застыло в пустом витраже,Почему подступает неясное чувство тревогиИ сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,В обрамлении белом летят придорожные лужи,А душе захотелось взобраться на голый откос,Захотелось щекою к продрогшей природе припастьИ вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: «Почему жеРастеряла июньскую удаль и августа пышную власть?..»

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть…Беспощадное время и ветер гуляют по роще.Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Мимолётная радость в изношенном сердце сгорит,Ожидание смерти запрятано в завязи почек,Да кому и о чём на могильной плите говоритМежду датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

Неужели всю жизнь, всё богатство её перебораЗаключает в себе разводящее цифры тире?!.Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофёра,Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь…

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,Не приемлет душа, но во времени выбора нет.Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносимЗажигаемый рано худой электрический свет.

На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стёкла теплиц.Подворотнями мается мучимый слякотью холод,И небесное бегство закончили выводки птиц.

Опустело вокруг, и такая большая печальВ эту пору распада, расхода, разлёта, разъезда…Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,Заработали «дворники», веером сдвинули грязь,И тогда я увидел за чёрной чертой переезда,Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась…

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,Запишу на полях своей повести небезупречной,Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.

Где с мостами сгорели его корабли за спиной,Где он склеил гнездо из осколков разбитой посудыИ притом повторял, что ни встречи, ни жизни инойНе предвидит уже и пора прекратить пересуды.

Только что это?!. Вновь возникает наплыв силуэта,И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло…Наважденье моё, отголосок счастливого лета,Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,Что взаимное время для нашей любви истекло,Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор?..

Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор,Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,Так ребёнок приснится твоей беспокойной душе.

И куда бы ни ехал, куда ни спешил бы отныне —Ощущенье вины подавляет тебя изнутри.И пора позабыть о своей чистокровной гордыне,Позабыть хоть на день, хоть на год, хоть на два, хоть на три…

А возница опять нажимает шальную педаль,И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.Налетает снежок, подмосковную зябкую дальОживляет солдатик с развёрнутым красным флажком.Переходит дорогу из бани спешащая рота,И душе тяжело состоять при раскладе таком…

И душе тяжело состоять при раскладе таком,Где тепло очага охраняет незримая ВестаИ стоит, среди прочих, недавно построенный дом,Но в квартирном быту для тебя не находится места.

Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел!..Мимолётная жизнь, как метафора наших разлук,И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.

И куда убежишь!.. Пожелтели твои перелески,Промелькнула церквушка, со стёкол стекает вода.И пространство летит, и туман опустил занавескиНа осенний пейзаж, и дороги — куда ни вели бы —В эти тусклые дни возвратятся с тобою туда,Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр…

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,Там округлая форма реки, заточённой в трубу.И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбыНе стоят косяком, на крючок направляя губу.

И течёт твоя кровь, в темноте замедляя движенье,По гармошкам бормочет стоящих в дому батарей,И семью согревает железное кровоснабженье,Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.

И уже не хватает ни правды, ни слов, ни тепла,Ни тревожной надежды, ни тайны, ни внутренней силы,Хоть в горячих потёмках сошлись и совпали тела,Хоть любовь замерцала в остывшей золе угольком…Но приходит пора, когда быть молодым — некрасиво,И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,И давиться любовью, как послевоенным пайком,Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.

И поспешно одевшись, сказав на прощанье: «Мерси»,Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,И, поймав на пустынной дороге пустое такси,Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.

А вокруг темнота. Только лист вдоль дороги шуршащий,Только ветер, шумящий в шатрах облетающих крон,Да предутренний голос, усталой душе говорящий,Что любви не догнал, не схватился рукою за стремя…Кто бы ни был попутчик — шофёр или пьяный Харон,По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время…

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что времяНе песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.

Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,Как чужие, живут на харчах и довольстве твоёмТы едва поспешаешь в мелькающем водоворотеИ качели, скрипя, пролетают земной окоём…

А водитель опять закурил голубой «Беломор»И нашарил приёмник тяжёлой мужицкой рукою.Говорили о спорте: Пеле… Марадона… Бимон…А я думал о том, что не надо судьбу ворошить,Что покрой бытия, да с подкладкой своей роковою —Не кафтан, и судьбы никому не дано перешить…

Не кафтан — и судьбы никому не дано перешить —Этот мир, что надет на тебя поначалу на выростИ просторен вполне, но потом начинает душитьВоротник и потёртый пиджак, из которого вырос.

Ни вольготно плечом повести, ни спокойно вздохнуть —И в шагу, и под мышками режет суровая складка.И уже не фабричная ткань облегла твою грудьИ запястья твои, а сплошная кирпичная кладка!

Впрочем, это гипербола выгнула спину дугою,И кирпичный костюм — вроде сказочки Шарля Перро.Видно, время прошло и, возможно, настало другое,Непонятное мне… И куда-то уходит гореньеСуматошного сердца, и падает на пол перо,Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье…

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье —Не вина, а беда беспробудных ваньков и марусь.Безрассудному пьянству не буду искать объясненье,Но насколько оно безрассудно, сказать не берусь.

В этой слякоти дней, в этом скучном ничтожестве быта,Как забвенье — бутылка, как счастье гранёный стакан…Керосинная бочка судьбы да четыре копыта,И куда доходяге-коню подражать рысакам!..

«Ну и прёт же алкаш!..» — возмущённо бормочет шофёр.Промелькнуло пальто, и фигура качнулась слегка…Что хотел он сказать, когда руки свои распростёрИ в стекло погрозил, и прошёл в направленье забора,Этот жалкий прохожий, спешащий домой из ларька,Коли осень для бедного сердца плохая опора?!.

Коли осень для бедного сердца плохая опора,То дождись декабря, где тяжёлому году конец.Наряжается ёлка и запахи из коридораВоскрешают страницы пособия Молоховец.

И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,И дубовым становится стол перочинно-складной…Ты весёлых друзей пригласи и покойную мамуУсади в уголок, чтоб ей не было скучно одной

В этот вечер, когда за спиной открываются бездныИ на миг вспоминается зыбкая детская тайна…— Вам салат положить или крылышко?.. — Будьте любезны!..И пошла мешанина, и начали свечи тушить,И опять вперемежку — Высоцкий, Матье, ЧелентаноИ слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»

И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.И мотив продолжает в прокуренном горле першить,И пролётка стоит на холодном российском просторе.

И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.О, старинная грусть и мечтания, и вообщеЧепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!

Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура!..Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,И машина за КрАЗом уныло ползёт с косогора,И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра.

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра:— Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,И зелёный бензин заменил табунку водопой.

Пусть они постоят бестелесные, холочка — к холке…Колеся вдоль погостов, базаров, ангаров и школ,Я вполне преуспел в запоздалой своей самоволкеИ без них обойдусь, догоняя того, кто ушёл.

Лошадиные силы души и душевные силы мотора!..Перепуталось всё: из камней создают виноградИ детали растят на бесхозной земле у забора,И тебе самому твой угрюмый характер несносен;Только как разобраться в потерях и кто виноват?По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень…

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осеньРастеряла июньскую удаль и августа пышную власть,Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.

Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор,И душе тяжело состоять при раскладе таком,Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибрИ нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком…

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что времяНе кафтан и судьбы никому не дано перешить,Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,Коли осень для бедного сердца плохая опора…И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра.

6