Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насколько удалось узнать Хацет, Гассан прежде безропотно соглашался с отцовской политикой, но, став королем, многое изменил. Он говорил о необходимости соединения двух племен и подкрепил эту мысль действием, когда принял решение жениться на иностранке. О нем и в самом деле говорили, что он сближался с дэвами в большей степени, чем это устраивало большинство джиннов. Он сидел на троне с изображениями шеду, как сидели уже несколько поколений королей Кахтани, но при этом запретил шафитам вступать в гильдии и запретил им ремесленнический труд, он по традиции нахидских королей держал своих женщин и семью в затворничестве. Ходили даже слухи, что Гассан собирается назначить своего следующего главного визиря из дэвов, пост которого с начала войны занимали аяанле, правда, сначала должна была состояться отставка нынешнего визиря.
«Это мы еще посмотрим». Но Хацет отложила планирование будущего на потом, чтобы получше разобраться с королем, который стоял перед нею. Хотя седина уже посеребрила его бороду, Гассан вовсе не выглядел старым или, по меньшей мере, гораздо старше ее. Он был широкоплеч, производил впечатление человека, который хоть сейчас запрыгнет в седло и поскачет разгонять бунтовщиков, невзирая на свою изящную черную накидку и богатые одеяния. Выглядел он… уверенно, настолько уверенно, что, как подозревала Хацет, эта уверенность могла легко перерасти в ярость. Она обратила внимание, что большинство придворных, окружающих его — исключая его улыбающегося каида в малиновом тюрбане, — держались в нескольких шагах от него и опускали глаза в землю.
Но когда Гассан встретился с ней глазами, поймав ее на том, что она разглядывает его, хотя Хацет и принимала меры, чтобы он не заметил ее пристального взгляда, улыбка, появившаяся на его лице, удивила ее. Улыбка эта была доброй, хотя и слегка озорной, словно они были не чужими людьми, а сообщниками, и от этого ее сердце екнуло, что было до смущения неподобающе для женщины ее опыта и положения. Хацет чуть не одолело искушение натянуть на лицо шейлу.
— Мир и благодать вам, — сказал Гассан аль-Кахтани, подойдя к ним, он потянулся к рукам ее отца и поцеловал его в обе щеки, словно они были старыми друзьями, а не королем и крайне озлобленным подданным. — Добро пожаловать в Дэвабад. Пусть ваш свет озарит мой дом, пусть вы найдете благодать в его стенах.
— Этой про́клятой дэвской скале не помешает немного света, — мрачно сказал Сеиф по-нтарански.
Хацет незаметно под платьем пнула отца по ноге.
— Мир вам, мой король, — тепло сказала она на джиннском. — Замечательно, что я наконец здесь.
— Надеюсь, ваше путешествие не было слишком изнурительным. — Гассан восторженным взглядом посмотрел на их песочный корабль. — Да он у вас просто настоящий замок.
— Мы чуть не столкнулись с кораблем людей-пилигримов, они пересекали Тростниковое море, но для нас это было занятным приключением, а для них предположительно страшной историей.
— Не сомневаюсь, — с улыбкой сказал Гассан. Он повернулся к группе официальных лиц.
— Мунтадир, подойди. Присоединяйся к нам, — позвал он.
Группа мужчин расступилась, и Хацет впервые увидела этого мальчика. Она знала, что многие из ее родни надеялись, что когда-нибудь ее дети заменят его. Мунтадир был красивым мальчиком. Внешне он был зеркальным отражением отца, вплоть до переливающегося всеми красками тюрбана и до накидки с золотой каймой. Отсутствовали только обереги, а Хацет знала, что дети гезири часто носят обереги на шее. Мунтадир же носил воротник принца с жемчужными и рубиновыми украшениями. Ему было не больше одиннадцати-двенадцати — совсем еще маленький, вполне возможно, что он подчеркивал свою детскость, подойдя к ней в роли будущего пасынка, ребенка, которому нужна мать.
Но этот выбор не казался в нем преднамеренным или, по крайней мере, сделанным им самим — он представлялся ей слишком юным для подобных махинаций.
— Госпожа Хацет, господин Сеиф. — Мунтадир перевел взгляд на отца. Теперь, глядя на него вблизи, Хацет видела, что мальчик худ и довольно бледен, словно он редко выходит из дворца.
— Мир вам обоим.
— И мир тебе, эмир Мунтадир, — ответила Хацет. — Я рада с тобой познакомиться.
Взгляд Сеифа остановился на мальчике — этот взгляд вмещал и отцовскую тревогу, и печаль, и то вызывающее осуждение, которое, как хорошо знала Хацет, означало, что он собирается сказать что-то такое, чего лучше не говорить.
— Похоже, вашему сыну лучше было бы поиграть где-нибудь на солнышке, чем знакомиться на холоде с заезжими персонами.
В этих словах было нарушение протокола и помимо этого прямая критика родительского решения короля Дэвабада. Хацет закрыла глаза, и в этот миг ей захотелось, чтобы земля разверзлась под ногами ее отца и забрала его назад в Шефалу.
Но вместо этого разверзлись небеса, дождь перестал моросить, а полился потоками.
— Увы, солнце больше не светит, — сказал Гассан ровным голосом. Хацет открыла глаза и увидела, что Гассан держит Мунтадира за плечо. — Прошу, входите. Мой эмир и я не хотим, чтобы наши гости находились под дождем хоть на миг дольше, чем это необходимо.
К ТОМУ ВРЕМЕНИ КОГДА ОНИ ДОБРАЛИСЬ ДО ДВОРЦА, дождь хлестал с силой, соперничающей с силой муссонов Та-Нтри, и Хацет испытала чувство благодарности за то, что у нее есть предлог сразу же отправиться в хамам, даже если это даст ее отцу дополнительное время, чтобы добавить к прежним новые оскорбительные замечания в надежде, что их обоих вышвырнут из Дэвабада. Прислуга в бане была предупредительна и гораздо спокойнее, чем женщины у них дома, которые непременно стали бы поддразнивать ее в связи с приближающимся бракосочетанием. Хацет не забыла отблагодарить их теплом и золотом. Она не собиралась быть королевой, которая не приемлет власти, не сеющей страх.
Только-только успела она одеться, как раздался стук в дверь, и вошла прислужница.
— Моя госпожа, король просит вашего присутствия.
Это удивило Хацет:
— Уже? Я думала, мы встретимся только за обедом.
Женщина чуть склонила голову:
— Он ждет вас за дверью.
Ждет? Прямо здесь? Она занервничала. Не связано ли это каким-то образом
