Когда судьба мстит - Лилия Лукина

– Мама! Я с первого взгляда поняла, что для тебя он родной, а для меня? Он не любит меня, ты это понимаешь? Он любит Светлану, которая нарожает ему косой десяток детей, и он мигом забудет об Игоре. А вот каково это Игорю будет? Не будет ли он страдать от этого? Вот о чем надо думать, а не о том, кто из нас кого любит, а кто кого – нет. И именно поэтому нам лучше жить врозь, и чем дальше друг от друга, тем лучше. Для нашего же всеобщего спокойствия.

Мама сидела и плакала, а я, тут же почувствовав себя распоследней скотиной, начала ее утешать:

– Мама! Ну не надо! Не плачь! Ну, постарайся ты меня понять!

– Я понимаю, доченька! Понимаю! – всхлипывала мама, вытирая слезы, а потом сказала: – Леночка! Я тебя никогда ни о чем не просила, а вот сейчас прошу: поговори с ним. А вдруг вы до чего-то договориться сможете?

Услышав это, я только горько рассмеялась:

– Ну, до чего мы с ним сможем договориться? – начала было снова я, но увидев, что мама опять начала плакать, не выдержала и сказала: – Ладно! Я поговорю с ним! Дай только окрепнуть немного!

– Вот и хорошо, Леночка! Вдруг договоритесь! – мама счастливо заулыбалась и засуетилась: – Покушать тебе надо, доченька! Тебе сил надо набираться!

А я смотрела на нее и понимала, что она своими слезами действительно вынудит меня согласиться на то, чтобы Орлов поехал жить Баратов, и сделает это не только и не столько потому, что Игорю нужен отец, а потому что Влад нужен ей самой. Очень нужен!

Игорек находился в специальной палате для недоношенных детей, куда меня не пускали, но я могла смотреть на него через стекло, около которого, когда мне разрешили вставать и ходить, проводила большую часть времени. Там-то и подловил меня Орлов, просто подошел и встал рядом. Я посмотрела на него, и у меня сердце защемило от его потерянного вида. Обильную седину, появившуюся у него за последнее время, не могли скрыть даже его светлые волосы, щеки запали, а глаза… Я видела их дерзкими и бесшабашными, наглыми, веселыми, пустыми и равнодушными, а вот сейчас они были больными, как у умирающей собаки. И еще я очень отчетливо поняла, что будущее мое печально и незавидно – этот человек не любил меня, а вот я его – да, о чем ему знать совершенно не полагалось.

– Лена! – глухо сказал он. – Прости меня! Ради Игоря прости! Я очень виноват перед тобой, я вбил себе в голову совершенно дурацкие мысли и стал считать их единственно верными, а жизнь доказала, что я действительно, как ты говорила, законченный кретин и совсем не знаю тебя, точнее, не знаю тебя такой, какая ты есть на самом деле.

– А кошка в львиной шкуре, – не удержалась я от подковырки.

– И за это прости меня, дурака! – вздохнул он. – Лена! Я тебя очень прошу: не прогоняй меня! Позволь поехать с вами в Баратов!

– Зачем тебе все это надо, Влад? – устало поинтересовалась я. – Тебе ведь нет никакого дела ни до меня, ни до моего сына – будь иначе, ты вел бы себя со мной по-другому. Ты думал бы о том, что я мать твоего ребенка и со мной нужно обращаться бережно. Или, может быть, ты думаешь, что это не твой ребенок?

Он обалдело уставился на меня:

– Вот в этом-то, Лена, я абсолютно уверен, потому что ты, при твоем-то характере, никогда бы не стала вешать на меня чужое отцовство.

– Ну, слава богу, хоть это ты понимаешь! Уже легче! Так зачем же тебе в Баратов? Только, прошу тебя, не ври!

– Я хочу быть рядом со своим сыном, – глядя через стекло на Игорька, ответил он. – Врешь, Орлов! – устало сказала я. – А я ведь не только детектив, но и баба, которую обмануть у мужика никогда не получится, потому что у нее на вранье чутье крысиное. Это женщины сами обманывают себя часто и помногу, не видя очевидного и внушая себе то, чего и в помине нет. Я же обманываться не собираюсь! Поэтому повторяю свой вопрос: что ты забыл в Баратове?

– Лена, ни у одной женщины никогда не было от меня детей – я этого не допускал, а теперь у меня есть сын. Мой сын! Так что ты совершенно зря не веришь, что я сказал тебе правду! – гневно настаивал он, но я резко оборвала его.

– Но не всю правду, Орлов! Давай уж до конца! Но только, если вздумаешь вилять, то разговор наш будет окончен раз и навсегда. Итак?

– Хорошо, – с трудом выдавил из себя он. – Ты ведь уже знаешь, что я вырос в детдоме, потому что моя мать отказалась от меня сразу же после рождения. В 61-ом году таких случаев по Союзу были единицы и у всех моих товарищей, с которыми я вместе воспитывался, хоть какие-то матери, но были, а вот у меня – нет. Я никогда не знал, что такое мать, материнская забота, душевное тепло. Тебе трудно это понять, потому что у тебя это было с детства. Ты знаешь, что в мире ценится дешевле всего? Материнская любовь! Потому что она подразумевается сама собой. Она естественна, как солнце, вода и воздух. Ее не нужно завоевывать, потому что она изначально есть! Понимаешь? И это то, что тебе было дано с рождения. Ты всегда знала, что, если тебе будет плохо, то рядом будет мама, если ты заболеешь, то она будет о тебе заботиться… Вспомни, как она в детстве сидела около тебя! Ведь мать никогда не ждет, когда ребенок попросит ее о помощи. Если она видит, что ее помощь нужна, то, не задумываясь, бросится пешком, босиком на край света, чтобы согреть, утешить, помочь… А у меня этого никогда в жизни не было! У меня, вообще, не было детства! А теперь есть! Пусть запоздалое, но детство! И я хочу насладиться каждой его минутой, каждой секундой. У меня, наконец-то, появилась мама! Понимаешь? Мама! Настоящая! Ты даже не можешь себе представить, как мне тепло рядом с мамой, от одного ее голоса, вида…

– Хорошо, Влад. Я тебя поняла! Главное, что ты не врешь, говоря, что любишь меня.

– Но ведь и ты меня не любишь, Лена, – совершенно искренне возразил он. – Ты замечательный друг! Я даже представить себе не мог, что женщина способна быть таким другом!

– Да, – согласилась я, физически ощущая, как сердце обливается кровью. – Я тебя не люблю и друг я действительно хороший – водится среди моих немногочисленных достоинств такое. Значит, договоримся так: наш дом под Баратовом стоит как раз напротив поворота с шоссе на «Сосенки», там где-то с полкилометра будет, а для бешеной собаки сто верст – не крюк. Я договорюсь с Павлом, что ты будешь жить у него в усадьбе…

– Лена, – осторожно сказал он. – А мама говорила, что у вас большой дом и там… – Тетенька! – расхохоталась я. – Дай попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде! – и уже серьезно добавила: – Влад, для всех будет морально гораздо легче, если ты уйдешь к Светлане, когда ее найдут, из усадьбы, а не из нашего дома. Понял? И другого решения у меня не будет. Не знаю, о чем ты там договорился с мамой, но двигать себя, как пешку, я больше никому не позволю! Даже родной матери! Ты согласен с моим решением?

– Ты оставила мне выбор? – обречено вздохнул он. – Естественно согласен! – и, немного помолчав, спросил: – Ты не забыла, что завтра 31-ое декабря? Новый год! – медленно и с расстановкой сказал он, и я поняла, о чем и о ком он в этот момент подумал, отчего настроение у меня стало совсем уж паршивым, хотя и раньше-то радужным не было. – Давай посидим у тебя в «люксе» втроем: мама, ты и я, телевизор посмотрим…

– Давай посидим, – без особой радости согласилась я. – Жаль только, что Игорька с нами не будет – не дадут нам его.

На следующее утро ко мне в палату ввалился Матвей с большущей сумкой. – С наступающим тебя, Елена! Вот тут тебе к новогоднему столу девочки всего насобирали-наготовили!

– А они-то откуда знают? – удивилась я.

– Слухом земля полнится, – усмехаясь, отозвался он и я спросила: – Значит, ты не возражаешь, если Орлов у тебя в «Сосенках» поживет? – Конечно, нет, Лена. Я его в гостевом домике поселю. А там, глядишь, все перемелется и мука будет, – задумчиво сказал он, на что я возразила: – Не мука́ это будет, Павел, а му́ка, – поправила я его.

– Это ты брось, Лена! – серьезно сказал он. – И не надо грустить! Не стоит с таким настроением в новый год входить!

– Постараюсь, но не обещаю, – отозвалась я. – А вы все, что будете делать? – В Баратов полетим. И ты, и Орлов чувствуете себя уже вполне прилично, так что можно оставить вас здесь без особых опасений на одну Зинаиду Константиновну. А в случае чего, телефон моего представительства здесь ты знаешь – они расшибутся, но все, что нужно, сделают. Ну, с наступающим тебя! – он поцеловал меня и ушел.

А вечером мы втроем сидели в моей палате. Стол ломился от всевозможных вкусностей, в телевизоре фальшиво улыбались и вымученно шутили звезды поп, рок и всего прочего, и настроение у меня было совсем не праздничным. Орлов принес откуда-то гитару и негромко что-то наигрывал, мурлыча себе под нос.

– Владенька, сыночка! – попросила мама. – Сыграй свою любимую! – Да она, мама, невеселая, не к месту сейчас будет, – попробовал отговориться он, но мама настаивала, он согласился и запел:

Когда друзья уходят в никуда,Холодным ветром задувает свечи,И ясный день сменяется на вечер,И с неба грустно падает звезда.

Когда друзья уходят в никуда,Еще вчера родные и живые,Сегодня ж неподвижные, чужие,Приходит неизбывная беда.

Когда друзья уходят в никуда,Те, кто смеялся, небо рассекая,Кто веселился в двух шагах от рая –Они не ведали, что на пути туда.

Когда друзья уходят в никуда,Чтоб обмануть жестокую разлуку,Мы прижигаем сигаретой рукуВ память о них, ушедших навсегда,О тех, кто не вернется никогда.Друзья ушли навечно. В никуда.

– Да, сыночка! – сказала мама. – Песня действительно невеселая, но душевная… А сигарету? Это что?