Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - Маша Левитина

– Между прочим, – сказал я, – мы снова летим на Новый год, как в тот раз, и я, не хвастая, скажу, что у меня в детстве не было возможности летать дважды на Новый год к любимым друзьям.

– А разве в твоем детстве любимый друг жил в Германии? – спросила Маша. – Вы ведь оба жили в Одессе?

– Не болтай, – сказала жена.

Теперь уже молчал я, мне почему-то стало не о чем говорить, а рассказывать сказок про Ваксу меня не просили. Она права. Действительно, какого черта он делает там, в Германии!

Но это же был специальный разговор о моем народе, который принял чужую землю за родную, потом был оттуда изгнан, потом, когда обстоятельства изменились, приглашен вернуться, но по одиночке! Как это объяснить ребенку?

С соседями она вела себя непривычно чинно, когда спрашивали, как ее зовут, называла свое имя, а когда фамилию, взглядывала на меня: отвечать, не отвечать?

Отвечал я, мне вдруг стало все равно, встреча, которую я ждал так сильно три года, должна состояться, мы оба с Санькой постарели на столько же лет, и вдруг показалось, что нам не о чем будет говорить, разве только о детях? Неужели так бедна жизнь, что в нашем возрасте не остается других тем? Либо о женщинах, либо о детях. Но разговоры о женщинах он пресекал, да и мне они поднадоели, а вот о детях умел говорить много и наставительно.

Машка ему нравилась когда-то. Какой он найдет ее на этот раз?

– Здравствуй, – сказала она ему. – Я тебя узнаю. И не только по фотографии. Я тебя запомнила. Ты не изменился. Такой же славный. А это Вакса.

– Кто, кто? – засмеялся он, небрежно рассматривая собачку, и вдруг задумался. – Ах, Вакса! Так это и есть твоя знаменитая Вакса?

– А разве не ты мне ее подарил? – спросила Маша.

– Я? – Он растерянно посмотрел на меня, делающего знаки, ему всегда было трудно врать. – Конечно, я. Вернее, моя жена Таня, ты помнишь Таню? Вот мы придем домой, ты ее расспросишь обо всем, хорошо?

– О чем он хочет, чтобы я ее расспросила? – тихо спросила Маша у мамы.

– О чем хочешь, – ответила та. – Здесь как дома.

И действительно, все было как дома, все было как в тот первый раз, когда они познакомились с моей дочкой, подарили Ваксу и Маша исподтишка кормила ее под столом крошками малинового пирога, стараясь не сорить.

Только теперь Маша вела себя вызывающе. Посадила Ваксу прямо на стол и на мою просьбу устроить ее где-нибудь отдельно, чтобы не испачкать, не откликалась.

– Ты не слышала папы? – спросила моя жена.

– Слышала.

– Тогда почему же?

– Ваксе так удобнее, – сказала она, и когда Саня, рассказывая ей что-то свое, поучительно-интересное, попытался снять Ваксу, сказала: – Дядя Саня, не трогайте, пожалуйста, продолжайте.

– Я не понимаю, – сказал мой друг, когда мы остались вдвоем. – Я не понимаю, почему ты давно не объяснил ей все, она бы поняла, чудесный умный ребенок.

– А ты попробуй, – сказал я. – Это все равно что лишить ее этих гор, этого леса.

И я кивнул в сторону склона напротив их дома, где начинался путь леса к городу, он шагал огромными террасами ввысь, становясь все могущественнее и гуще, пока не оказывался за горизонтом, в самом центре немецкого города Хайдельберга, где, по слухам, учился в свое время принц Гамлет.

– Если ты мне поручишь, – сказал Санька, – я готов исправить твою ошибку, у тебя была единственная хорошая черта – ты никогда не лгал.

Вакса тоже направлялась в сторону Германии, только поездом, и выходить ей надо было раньше, не доезжая границы, в городе Витебске.

И всю дорогу вольный мастер Серега думал только об одном: как бы не засмеяли его напарники, узнай, что он везет домой, кроме заработанных денег.

– Собачку захотел? – скажут они. – Купи живую, та хоть лает, пикнуть есть на кого, а эта молчит и молчит. Что ты в ней нашел? Душу? Вспори ее, где та душа, один синтепон, да и тот китайский! Устал ты, бригадир, надо наши сезоны сокращать, уплотняться.

В рюкзаке, где она теперь жила, было неспокойно, Серега все перекладывал ее, перекладывал, боясь, чтобы не исчезла. И она привыкла к прикосновению этих совсем не детских рук. Человек незлой, уже хорошо. Ей так надоело, лежа на шкафу под потолком, прислушиваться к голосам, искать в них хоть что-то общее с теми, которые она слышала прежде. Но кроме того, что голоса было три – мужской и два женских, – с ее прошлым ничего их не связывало. И она подумала, что это участь, участь бездушных существ – жить чужой жизнью, какой бы она ни была, иначе следует умереть, а умирать ее не научили.

…И вот Вакса гуляла-гуляла и пришла к поляне, на которой сидела такая же, как она, собачка и гордо смотрела на нее.

– Отойди, – сказала Вакса. – Это мое место.

– Кто тебе сказал, что твое? – спросила собачка.

– Но оно всегда было моим!

– Кто тебе обещал, что это навечно? – спросила собачка.

– Одна девочка, – растерянно сказала Вакса.

– Как ее зовут?

– Ее? Как же… ее зовут… я знала, честное слово, я всегда знала, как ее зовут!

– Да что ты все вертишься, – услышала она голос Сереги. – Морока моя. Сейчас папиросы возьму. Подъезжаем.

И она успокоилась в его руках и совсем забыла, что нужно было ответить той неизвестной собачке.

– Зачем ты привез мне ее, папа? – спросил Пашка. – Маленьким считаешь?

– Я не тебе ее привез, себе, – обозлился Серега. – Тебе просто так показать.

– А тебе она зачем?

Серега только пожал плечами.

А действительно, зачем? Что нам, взрослым мужикам, тревожиться о судьбе мягких игрушек, когда мы не знаем, что будет с нашими детьми? Когда же мы вырастем, в конце концов? Так расслабиться, так расслабиться! «Пашка обрадуется, тоже поверит, что она живая! Как же! Обрадовался!»

Он с ненавистью посмотрел на Ваксу.

– Ветошь! – сказал он. – Да и для ветоши стара. Бабуля!

Он хотел тут же, не раздумывая, зашвырнуть ее в овраг, пусть гниет, но, последний раз заглянув в темные кожаные глаза, понял, что никогда не сумеет этого сделать.

«Молчит? Ну и что с того, что молчит? Чем она хуже сфинксов, пирамид, скифских каменных баб? Только тем, что таких, как она, много? А много ли?»

Вот во что следовало вникнуть, да времени не было.

«Засмеют, – подумал он. – Ведь это же надо – игрушкой обзавелся на старости лет. Сердца на всех не хватает, а тут игрушка».

– Ладно, – сказал он и, сунув ее в карман головой вниз, пошел домой.

На другой день мы отпустили Саньку и Машу гулять вместе. Ваксу она оставила дома, и та сидела в какой-то нелепой позе на диване, будто прислушивалась.

– Знаешь что, Вакса, – сказал я, когда жены пошли покурить на кухню. – Кажется, это будет самая плохая сказка из всех, какие есть на свете.

Она не отвечала. И, только приглядевшись к ней, я понял, насколько она постарела за все это время. Неужели срок жизни игрушек тоже обусловлен природой и есть что-то, объединяющее ее с такими, как мы?

– Ну-ну, Вакса, – сказал я, – с чего это тебе вздумалось? А как же Маша? Мы так не договаривались, моя дорогая, терпи.

Он водил ее долго, целый день, я бывал с ним на таких прогулках, изматывающих взрослых, не то что детей. Но он при всей своей тонкости не умел делать различий.

– У тебя очень хороший папа, – сказал он. – Умный человек в своем деле, но, прости меня, не всегда умный в жизни.

– Нет, он очень умный, – сказала Маша. – Зачем ты так говоришь о своем друге?

– Я говорю, – взволновался Санька, – что он способен совершать опрометчивые поступки и потом не знать, как исправить их последствия. Однажды он написал книгу про меня, лучше тебе ее никогда не читать, он обещал мне, что никому из близких не покажет этой книги. Обещал! Куда он ее теперь денет, раз написана!

– Это была плохая книга? – спросила Маша.

– Нет, – подумав, ответил Санька. – Написана она хорошо, но в ней написана не вся правда.

– А зачем вся, когда хорошо? – спросила Маша.

Он растерялся.

– Ну, есть же какая-то ответственность перед человеком, перед нашей дружбой, наконец.

– Он очень тебя любит, дядя Саня, – сказала Маша. – И меня. И Ваксу. Ты ведь о Ваксе мне что-то хотел рассказать?

– Нет, – испугался он. – Боже упаси, зачем о Ваксе, все хорошо, это мой подарок. Что я могу рассказать тебе о Ваксе?

– Сказку, – ответила она. – Хорошую немецкую сказку. Надеюсь, в Германии слышали о моей Ваксе? Ну, рассказывай.

Что он ей там рассказал, не знаю. Но она смеялась, она еще долго смеялась, вернувшись с прогулки, и просила его повторить. Но он был почему-то очень сконфужен и твердил только:

– Ты ее совсем испортишь своими глупыми сказками. Попробуй теперь соответствовать твоим глупостям!

Хорошо прошел Новый год. И мы были счастливы, и Машенька, и Вакса, как-то хитро прищурившись, поглядывали они на нас со своих мест не без удовольствия.

Следующим летом забор на даче все-таки рухнул, и, пока я не поставил новый, каждый мог заглянуть во двор и заговорить с Машей. Она была общей любимицей.