Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - Маша Левитина

– В Эквадор. Это Южная.

– Тогда и я в Южную!

И понеслось. Они протащили ее, эти сумасшедшие папа и дочь, над Кордильерами. И за время очередной сказки Вакса сумела убедиться, что стала чрезвычайно впечатлительной, нервы ни к черту.

И голова кружится, он так рассказывает, будто все происходит на самом деле, по-настоящему. Маша тоже волнуется, но как-то радостно, поеживаясь от удовольствия.

Чему она радуется? Откуда он это все берет? Неужели из собственной жизни? Тогда это неправильно. Все сказки из книг. Пусть перескажет те, что в шкафу, и замолчит. А он говорит, говорит, каждый вечер рассказывает!

Он – старый, долго жил, ему собственную жизнь рассказать – жизни не хватит, пожалел бы.

Неужели никто не придумал такие игрушки, что способны слушать, им бы цены не было. Взрослые болтают, болтают, а они слушают, слушают, не так, как этот нахальный бульдог, притворяется, что интересно, а сам дремлет. Надоели мне эти Анды и Дарданеллы. Нет, Дарданеллы – это вчера, сегодня не Дарданеллы, а Кордильеры. Дарданеллы – это там, где ее чуть не потеряли, и сказка была о том, как ее украли морские черти, они же пираты, и отпустили, только когда узнали, что она принадлежит Маше.

Маша для папы – королева. Будто она и одна, без Маши, не сумела бы выпутаться. Вон сколько игрушек живут без Маши в корзине, и прекрасно.

Она о них и не помнит, а это совсем новенькие игрушки, не следовало покупать их тогда. Что, ей за всех одной отдуваться? Взглянули бы, на что она стала похожа!

Если бы Ваксу спросили: «Чего же ты все-таки хочешь?» – она бы ответить не смогла. Раньше, когда не спрашивали, она знала, чего хотела: не рождаться. Вообще не рождаться, ни в Китае, ни в какой другой стране, но если уже родили и произвели, то лежать в каком-нибудь Богом забытом ящике, на складе, пусть под дождем, под снегом и обнаружиться, когда Маша вырастет и такие беспомощные игрушки, как она, не будут ее интересовать.

«Притворяется ли она, будто не знает, что я другая? Делает вид? А если делает, неужели ей не жалко той утерянной на рынке, ведь она сама потеряла, и представляет ли она, что может сделать с беспомощной мягкой игрушкой жизнь?

Почему она так легко согласилась принять меня за нее? А вдруг не знает, вдруг ей все равно, какие мы на самом деле, лишь бы была та самая Вакса?

Ужас, ужас! Какие глупые сказки! Сказки должны быть с мыслью, моралью. Маша скоро пойдет в школу, что она там расскажет про мир? Каким его увидел ее отец?

Про чаек, живущих в такой тоске, что они жалуются на жизнь рыбам, про деревья в лесу, которые обмениваются тенями, про самолет, что летает над Дарда… тьфу, над Кордильерами и не знает, куда подевалось одно из его колес, без которого невозможно сесть на острие скалы?

Но они все-таки сели.

Чего добивается папа, зачем сводит ее с ума? Или эти сказки не сказки, просто называются сказками, а ему хочется посидеть рядом с ними еще некоторое время, перед тем как уйти и выключить свет. А может, ему хочется быть одним из них – Машей или Ваксой? А если просто хочет, чтобы жизнь показалась Маше легкой рябью, производимой ветерком на поверхности воды?»

На этой сложной мысли Вакса обычно засыпала, а они еще возились – папа пел, Маша смеялась громче, чем полагается перед сном, мама просила, чтобы успокоилась, папа гасил свет, все затихало, родители уходили с собакой на вечернюю прогулку. Казалось, все хорошо, тихо.

Но это только казалось. Именно в ту минуту и наступало время ее подвигов.

Она выглянула в иллюминатор одноногого самолета, который все-таки приземлился в Дар… тьфу, в Кордильерах, и одноногие индейцы прыгали вокруг него, сопровождая каждый прыжок ударом в бубен.

– Ваксу, Ваксу! – кричали они. – Ту самую Ваксу, что принадлежит Маше! Нас прислал ее папа, он говорил – это чудо. О, мы хотим видеть самую замечательную, самую удивительную собачку на свете! Мы будем прыгать в честь нее, пока у нас не отвалится последняя нога!

Это было так страшно, что Вакса забилась в кресло, но ее все равно обнаружили и стали передавать по всему салону из рук в руки, чужие руки, незнакомые руки, чужие улыбающиеся лица, а когда дотащили до самого трапа – внезапно наступила тишина, никаких индейцев. Только Маша в ярком индейском платье, в головном уборе из петушьих перьев стояла на скале и улыбалась: ну, как я тебя разыграла?

Она обняла ее во сне.

– Папа решил показать мне Южную Америку, а я спросила: «Без Ваксы? Как же я без Ваксы, а она без меня?»

И Вакса тоскливо просыпалась в ее объятиях, понимая, что спала всего несколько минут и теперь ничего не остается, как ждать возвращения пса, который еще долго будет ворчать под дверью, а потом начнет храпеть, окончательно лишив ее всякой надежды выспаться.

Сражение было в самом разгаре, когда я вошел.

– Вы, конечно, на стороне Маши, – стонала воспитательница. – Но она говорит совершенно невозможные вещи! И эта игрушка, простите меня, детям действительно трудно поверить, что она волшебная. Вы хотя бы какую-нибудь другую ей купили, почище, посовременнее.

– Ничего не понимаю, – сказал я, заглядывая в большую комнату детского сада, посреди которой, воинственно размахивая Ваксой, стояла моя дочь, а в углу сбилась вся остальная компания не забранных еще родителями детей.

– Ты что делаешь с Ваксой? – спросил я. – Неужели ты хочешь ею сражаться?

– Они говорят, – не обращая никакого внимания на попытки воспитательницы отобрать игрушку, сказала моя дочь, – что она уродина! Слышишь, папа, наша Вакса – облезлая уродина!

– А что в ней красивого? – огрызнулся мальчик, все еще возбужденный предшествующими событиями. – Да у меня каждая игрушка красивей, но я же не утверждаю, что они живые, из волшебной страны, я же не утверждаю. Правда, Ольга Николаевна?

– Да, Коля, не утверждаешь, ты умный мальчик!

– А я? – спросила Маша. – Я, по-вашему, дура?

– Действительно, Ольга Николаевна, – сказал я.

– Я не утверждаю, что ты дура, – сказала Ольга Николаевна. – Но сегодняшнее твое поведение трудно считать умным. Принесла порванную игрушку и говоришь, что она волшебная. Во-первых, волшебных игрушек не бывает, это качество им приписывают люди, не правда ли? – обратилась она ко мне.

– Значит, только люди волшебные? – грозно сказала Маша. – Что же они умеют, эти люди? Вот мой папа действительно волшебник, он и работает волшебником, а что умеют ваши папы?

Тут группа, не обращая на меня внимания, вышла из угла и двинулась по направлению к ней.

– Ты потише, потише, – сказал розовый от волнения толстяк. – Моего папу обижать? Мой папа – англичанин, а твой неизвестно кто еще.

– Почему неизвестно, – крикнула Маша. – Он еврей. Скажи им, папа, правда ты еврей?

Это слово произвело какое-то магическое впечатление. Даже разгоряченная воспитательница поперхнулась и обмякла. Все замолчали и с какой-то мольбой обратились ко мне.

«Только ничего не отвечайте», – прочел я в глазах воспитательницы.

– Да, я еврей, – сказал я. – Что в этом странного? Я еврей, но и англичане тоже неплохие люди. В каждом из вас течет хорошая человеческая кровь.

– О чем вы тут говорите? – За моей спиной возникла одна из запоздавших мам. – Ольга Николаевна, что происходит?

– Антипедагогично, – сказала, внезапно всхлипнув, Ольга Николаевна. – То, что вы здесь говорили, я считаю антипедагогичным. Маша – хорошая девочка, но приносить такие ободранные игрушки в детский сад тоже антипедагогично.

– Не торопитесь, Ольга Николаевна, – сказал я. – Не торопитесь. У каждого из вас есть своя любимая игрушка, правда?

– Правда, – ответила маленькая девочка. – У меня – зайчик!

– Видишь, у тебя – зайчик! А вот у тебя, наверное, железная дорога или самосвал?

– У меня – змея, – презрительно сказал мальчик с пробором. – И вообще, я прошу к моим игрушкам не лезть!

– Митя Дмитриев, что ты говоришь, что с вами сегодня? – крикнула Ольга Николаевна. – И все это ты, Маша, наделала своими дурацкими рассказами. У тебя какие-то необыкновенные фантазии. Ну не могла твоя ободранная собачка побывать в Дании. Откуда, как ей там быть? Тебя бы с ней в самолет не пустили.

– В Дании как раз была, – сказал я. – И видела дом, где жил Ганс Христиан Андерсен, который написал «Русалочку», и саму Русалочку видела.

– Правда, что она без головы? – спросила девочка с грустным лицом.

– Вот видишь, тебе это известно. Да, некоторое время она была без головы, безголовые туристы украли голову, но от этого она не перестала быть Русалочкой, и многие миллионы людей хотели бы ее увидеть. Даже без головы. Но голову ей все-таки вернули, я принесу вам фотографию Маши рядом с Русалочкой, где они обе с головой. Так что, возможно, несмотря на свой довольно потрепанный вид Вакса не совсем обычная собачка. Если представить себе, конечно, если вы попытаетесь себе представить.