Книга Слов - Борис Борисович Гребенщиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Никогда, Данилушко, такого не слыхивал, чтобы людям Шотландия показывалась. А с другой стороны — нету такого закона, чтобы того не было. Только ты, видать, не дослушал меня в тот раз. Хозяин — он же ходит каждый раз, ловит чувствами тайный знак лесной — тут дескать… А ты — ты на полянке выстроишься, руки в стороны и бормочешь — приходи ко мне, Шотландия, вот он я. А она бы и рада; но не может прийти, куда мы с тобой пожелаем, а то бы называлась не Шотландия, а радио, и в уши бы всем жужжала со стенки. А ведь она — из всеобщего равновесия проистекает: где былиночка с веточкой сложатся, ветерок между ними дует, да солнышко с луной лучиком припечатают — там и Шотландия выходит, садись себе, слушай…»
Задумался Данило пуще прежнего, но с лица более не спадает, ходит обнадежился. И ходил он так незнамо сколько, а только раз приходит днем Иван как раз тогда грядку вскапывал — и говорит, спокойный такой:
«Знаешь, Ваня, а ведь ты всю правду тогда мне подсказал. Не приходит Шотландия когда хочешь, а приходит, когда внутри замолчишь и чаять не чаешь».
А Иван уж про это и думать забыл.
«Как, Данилушко, неужто Шотландию услышал?»
«И услышал, брат Ваня, и увидел, и знаю теперь, как она по лесу ходит, слово носит, подставляй уши да глаза, кто про себя думать забыл».
С той поры еще складнее пошло. Встретит Данило Шотландию, придет умудренный. Часть Ивану расскажет — что в слова помещается, часть на деревья проглядит, часть на строительство Машины Дарья употребит. А Иван радуется — еще один кончик с кончиком сошелся, еще одна ниточка завязалась; потому как нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.
10
«Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний — в глухомотине, говорит, живете. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею — глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду или деревня передо мной встанет. Полдня похожу, только подумаю — как там Ваня, — а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж дым из трубы виден. Разве ж это глухомотина?»
«А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда — то ли день шел, то ли год — сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей — не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.
А все потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст — пока в книжке название не прочитает — не заметит. И идет это не по шерстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берет. Пока борется — ни на что не смотрит; кончит бороться — а уж все прошло.
А ты, Данилушко, за порог шагнешь — и идешь себе, радуешься. Подойдешь к дереву, смотришь — родное какое-то, хоть и малознакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по-семейному, то и оно тебе поперек дороги не встанет. Поэтому — где ему неделю поперек на тракторе, тебе — два шага шагнуть, да еще все веточки расправишь по дороге.
К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает; а он к ней с переплету подошел, а что с лица зайти надо, так ему невдомек, он переплет зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.
Так и во всем».
11
Можно поглядеть на это дело с другой стороны. Рассмотрим положение Ивана с Данилой во времени.
Летом у них лето. Зимой идет снег и холодно, хотя в избе жарче, чем летом — из-за печки. На этом их положение во времени совершенно исчерпывается.
Рассмотрим их положение в пространстве. Утром Данило выходит из дома, идет по тропке и попадает в село Семихатки. В другое утро пойдет по той же тропке, но свернет, где ему понравится, и вскоре до кума Родиона дойдет, принесет ему, например, орехов. А может и по-другому дойти до кума Родиона, раз на раз не приходится. А может и еще куда-нибудь прийти, ну как Бог на душу положит. И ведь непременно не просто так, а обязательно с какой-либо пользой.
Совершенно ненаучное положение в пространстве.
При этом реальность Ивана и Данилы совершенно не подлежит сомнению. Стоит дерево, а мимо него проходит Иван с мешком золы — несет удобрять огород. Никакой мистики.
А день такой неподвижный, воздух как бы застыл, небо низкое и серое. Время от времени принимается накрапывать дождь, но скоро перестает. Данило сидит в сарае и мучается духом, глядя на частично построенную Машину Дарья. Не знает, как строить дальше. Возьмет одно, прикинет — не то; ухватит другое — не то. А внутри у него каждая ниточка ноет — строй, Данилушко, ну строй; ни о чем другом и помыслить не может, сидит — хоть плачь.
Темно в сарае. Дождик по крыше серым паучком бегает. Положил от невозможности голову на верстак, да вдруг его как манить куда начинает. Будто проседает что-то внутри, будто глиняную стену водой размыло. И сухой такой старый голос без единого словечка разъясняет, что к чему приложено, как разные колесики друг против друга поворачиваются. И прямым путем из этого выходит то, отчего Данило мучился.
Прошло все. Данило сидит как пустой внутри, а в пустоте этой как будто небо устроено, и в нем высоко-высоко птица иногда пролетит. Сидит долго, ждет, пока опять оживет. Хорошо ему, Даниле; было бы нам иногда так хорошо.
А вечером с Иваном сидит, на радостях чай на семи травах заварили, в избе как цветы цветут. Данила говорит: «Может, то Сван этот приходил…» «Да что, Данилушко, голову ломаешь. Если в теплом доме дверочку приоткрыть, так любая зверушка зайти погреться готова. Глядишь, не мешаешь ей, а она тебя своему разумению учит понемногу. И выходит ко всеобщему теплу и пользе».
Данило сидит, ухом со всем согласен, а мыслью все ощупывает, как ладно новое колесико со старыми сопрягается, и радость у него внутренняя как лампочка светится, как печь согревает. А за окошком деревья под мокрым ветром клонятся, темень хоть глаз выколи. Вышел на крылечко, сладким воздухом ночным дышит.
И налицо полное согласие между ним и окружающей его действительностью.
Совершенно ненаучная
