Книга Слов - Борис Борисович Гребенщиков

Так всю ночь и маялись. Утром выходят — а в природе такая благодать, как будто все часы встали и радио выключилось. Травиночка стоит к травиночке, лепесточек к лепесточку, как на подбор, каждая росинка брильянтом лежит, ветер на деревьях листочками шепчет. Солнышко сквозь зеленые веточки светит, и слова такого нет, чтобы сказать про это, да и незачем.

А среди прочего стоит на лавке древняя вещь, да и что, собственно? Хорошо стоит.

Чтобы лавку не занимать, Иван из леса пенечек сухой оттягал, отпилил ровнехонько. Стоит теперь вещь у входа в сарай, ну чисто как в музее.

8

Снится Ивану, что он вовсе не Иван, а капитан Семипалатинский, и держит в доме круговую оборону. Выкопал окопы, траншеи, рвы, настроил полный двор брустверов с надолбами; куда ни плюнь — то землянка, то дзот. Обложился ядерными арбалетами, постреливает по елкам. А в елках кум Родион хоронится, тоже бастионов понатесал, осадных башен, и знай себе атакует подъемный мост. И вовсе он не кум при этом, а восставший герцог Родион. Подъемный мост-то ладно, его Ричард Второй шесть лет назад тоже атаковал, укатил себе с носом домой, в Тауэр, а вот огород, где картошка действительно слабое звено в обороне. Конечно, там давно не картошка, а прыгающие мины, но стена в этом месте — чисто видимость, а угловая башня, даром что из камня, за два века горела одиннадцать раз.

Мучается Иван такими мыслями, входят тут в избу герольды и провозглашают:

«Король Замка Колесницы!»

Иван думает — с каких-таких пор в Замке Колесницы король, и где королева? — в это время заходит в избу Данило, мантию — на лавку, и говорит:

«Сэру брату Ивану Белая Дама Острова шлет приветствия и просит передать дар — новые валенки с галошами к наступающей зиме».

Естественно, по такому поводу пир на весь мир, съезжаются принцы и чемпионы со всей области, — турнир, головы летят, как капуста, вечером в ворота стучатся барды и услаждают слух. И видит Иван, что безо всякой причины все вокруг начинают засыпать, чувствует, что самого под стол тянет. Это, натурально, бунтовщик Родион со своими друидами замаскировался под бардов. Летает сам собой по избе меч, поражает спящих принцев и чемпионов, а Иван и встать не может. Короче, отрубил Родион ему голову, поставил на пенечек у сарая, стало место заколдованным. Стоит Иван на пеньке и думает думу.

А наследник Ивана продолжает правое дело, лес весь сжег, друидов отравил портвейном и нанес герцогу Родиону в чистом поле сокрушительную победу. Остался Родион один-одинешенек, вскочил на белого коня, пронесся как ветер по полю, запрыгнул на подъемный мост, пролетел над огородом с минами и богатырским ударом вонзил копье в угол избы. Загорелась изба как порох, остались одни валенки с галошами. Стоит голова Ивана, думает: «Хорошие валенки, да не в пору они голове».

И еще думает: «Как же это мы вдруг с кумом так все устроили, что ничего не осталось, одни рытвины и пепелища?»

Летит мимо ворон, говорит голосом туриста: «Это-то дело понятное, вот как вы раньше жили — это тайна глубокая». — В дым черный преобразился, по ветру рассеялся.

И другой кто-то — то ли сзади, то ли непонятно откуда — шепчет так печально: «Было, было все это, так и было…»

И затих.

Один ветер свищет, пыль ворошит. Стоит голова Ивана в чистом поле, над ней звезды вращаются, картины показывают, как все есть, как будет и как было. Слезы из глаз мертвых катятся — неужто это и все, что в мире есть?

Долго так стояла голова, вот уж и звезды погасли, затихло все. Начинает небо светлеть. И видит Иван — идет кто-то по полю, а там, где прошел, — травы зеленые встают.

Подходит ближе — мать честная, так это ж Данилушко. Данилушко, да не тот — как в ручье холодном отмытый, глаза ясные, идет — легче воздуха и смеется.

Подходит ближе — мать честная, так это ж Данилушко. Данилушко, да не тот — как в ручье холодном отмытый, глаза ясные, идет — легче воздуха и смеется.

Подошел еще ближе, говорит: «Что, брат Иван, насмотрелся снов, хочешь еще или проснешься?» — Иван хочет головой кивнуть, во рту все пересохло, а не может, шеи нет. Набычился весь и проснулся.

Свет в избе утренний, такой ласковый — душа наружу белыми слезами рвется. Сел Иван рывком на лавку, одеяло сбросил — и настоящими слезами заплакал — от счастья, что живой. А тут и Данило входит, с котлом каши: «Вот, брат Ваня, кашки сварил. Вставай, есть будем».

Иван на лавке сидит, головой трясет, слезами обливается — сказать ничего не может. Но так все хорошо, что дальше — некуда.

«Спасибо тебе, Данилушко, давай кашку есть».

9

Нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.

Хочет Данило выйти ночью на полянку, глядь — занята. Сидит на самой середке кто-то, сразу не разобрать. Присмотрелся — хозяин сидит, видно, что делом каким-то занят, не шелохнется. Разобрало Данилу любопытство, что за дело такое у хозяина. Пошел к избе, кличет Ивана.

«Брат Ваня, или спишь?»

«Не сплю, Данилушко, на крылечке сижу, в звездах картины наблюдаю».

«Сходи со мной, брат, разъясни явление природы».

Приходят к поляне, смотрят из-за кусточков.

«Никакого, Данилушко, в этом секрета нет. Хозяин Шотландию слушает».

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Шотландию?»

«А то как же. У людей вишь сколько аппарату выстроено — телевизор, да грамофонт, и автомобиль всякая в доме стоит. А хозяин — что же, лыком шит? Ему станет интересно — что где; он по лесу пустится, все свои нервы, как корешки, выпустит, ходит-ходит, глядь — вот она, Шотландия, происходит. Он сядет и слушает всякое».

«А что же он, брат Иван, слышит?»

«А это, Данилушко, Шотландия сама поворачивается, и каким боком повернется, то ему и слышно. А что слышно, то не в нашем разумении, потому что мы люди, а он хозяин».

Данило после этого как заболел. Ходит сам не свой, глаза туманные, шепчет про себя. Встанет посреди полянки, пальцы растопырит и качается. Ходил, ходил, признается:

«Не перемочь мне себя, брат Ваня. Как ты тогда про Шотландию рассказывал, так у меня внутри как захолонуло что-то. Хожу на полянку, стою пень пнем — не слышно Шотландии, хоть кол на голове теши».

Развел Иван руками — а