Последний грех - Волков Роман

– Да сажать его надо! – взвился народный избранник. – За ним уже столько смертей, аж страшно становится!

– А за вами?

– В смысле?

– В самом прямом. За вами сколько смертей?

Глаза у Лосева округлились, лицо побледнело, будто его так несправедливо, так ужасно обвинили, что просто никаких сил терпеть это нет. Он демонстративно сложил три перста щепотью и перекрестился, с силой впечатывая в себя священный знак:

– Вот вам крест – никогда греха этого на душу не брал.

Соколов посмотрел долгим взглядом на тренирующихся «охранников».

– А вымогательство? Рэкет? Бандитизм, разбой, вооруженные формирования – это как? Не грех?

Михаил Валерьевич провел рукой по стриженым волосам и покачал головой, всем видом выражая разочарование.

– Вот так вы, значит… я-то думал – мы с вами поладим…

Брови Святослава приподнялись:

– Ладить с вами я не собирался.

– Ну тогда так скажу, – кивнул Лось. – У меня депутатская неприкосновенность. Люди мои – помощники депутата на общественных началах, ЧОП мой легально осуществляет охранную деятельность. А про Тагира – сами ищите. Раз умные такие.

– Найдем. Обязательно найдем. – Святослав кивнул несколько раз и направился в сторону ворот. – До свидания, Лосев.

Тот, не сказав в ответ ни слова, развернулся и зашагал в противоположную сторону. С каждым шагом его каблуки все глубже погружались в мелкую щебенку, которой была посыпана дорожка. Результатом разговора Лось определенно остался недоволен.

Глава 12

– Мамой клянусь! Мамой клянусь! – громогласно увещевал мужчина лет сорока пяти и зыркал по сторонам слегка раскосыми глазами.

Майор морщился от этого ультразвука и в конце концов не выдержал – приоткрыл окно, достал сигареты и закурил. В кабинете больше никого не было, но Святослав знал, что с той стороны двери его кабинета дежурят двое сержантов. На всякий случай.

– Багиров, очень трогательно, – прервал он, выпуская струю дыма, театральные причитания Тагира. – Побожитесь еще. Давайте без этой патетики. Голые факты. 24 октября. 25-е и 23-е – тоже.

Тагир мелко закивал и начал что-то подсчитывать на пальцах. «Вот же не дурак ты ваньку валять», – подумал про себя Соколов. Вызванный на дознание «глава среднеазиатской общины» с самого начала вел себя как юродивый на паперти. Даже акцент, с которым он говорил, был каким-то нарочитым и ненатуральным.

– Ну, я дома был, – наконец ответил Тагир, закончив подсчеты. – Все подтвердят. 24 октября у меня как раз… у нас то есть, было собрание межобщинное. Все пришли. У меня все ходят всегда. Отмечаются. Все до одного были.

– Списки. Все списки с адресами и телефонами.

– Это зачем?

– Как зачем? Всех их допросим на предмет алиби. Где были, не причастны ли к убийствам?

Лицо Багирова скукожилось, губы поджались, будто он из последних сил держится, чтоб не расплакаться. Даже глаза подозрительно заблестели – еще чуть-чуть и польются горючие слезы праведной обиды и негодования.

– Вот так, значит, получается, – обличающим взором уставился он на милиционера. – Если нерусский, значит, сразу убийца?

Невеселая улыбка скривила губы Святослава. Он раздавил в пепельнице окурок и сложил руки перед собой на столе.

– О, это песня новая. Давайте продолжайте, продолжайте.

– И продолжу! – с вызовом парировал Тагир, при этом его акцент с каждым словом становился все менее заметным. – Мы-то думали, что страшные времена фашизма давно позади! И сейчас как страшно слышать, что представители власти не гнушаются использовать незаконные методы! Которые, как мы полагали, давно остались в кровавых застенках НКВД!

Соколов зааплодировал, изобразив на лице крайнее восхищение:

– Хорошо!

Но аплодисменты резко оборвались, а голос майора вдруг стал неприятно проникновенным:

– Доносов много уже написали?

– Каких доносов?

– Как каких? Обыкновенных. На сотрудников милиции, которые, опьяненные идеями ксенофобии, незаконно придираются к членам вашей общины и даже доходят до того, что фабрикуют уголовные дела, выбивают из членов общины признания и подбрасывают наркотики при задержании! Да? Я запомнил даже. Слог, так сказать.

На физиономии Багирова отразилась такая обширная гамма чувств, что милиционеру снова захотелось ему похлопать. Здесь было и искреннее негодование, и растерянность, и покорность судьбе, и пламя революционной борьбы – в общем, стань глава общины актером, Хабенскому бы сделалось стыдно за свою бездарность.

– Я, товарищ майор, – начал «артист» с придыханием, – даже как-то не понимаю, о чем вы говорите. О нарушениях законности если, то – да. За вашими сотрудниками такое иногда водится. Но ведь и мы… Мы просто иногда указываем на недостатки. И приятно, что к нам, простым гостям России, прислушиваются. Наконец-то и к нам стали поворачиваться лицом.

Святослав слушал полные трогательной искренности речи подозреваемого и понимающе кивал. А когда поток красноречия наконец иссяк, он попытался вернуть беседу в адекватное русло:

– Ну, ладно. Давайте теперь по существу поговорим. Как взрослые разумные люди.

– О, а вот это я люблю, – встрепенулся Тагир, и в его глазах блеснул огонек понимания. – Люблю, когда по-нашему говорят, по-серьезному. Предшественник-то ваш, Поляков, не понимал, что жизнь поменялась уже. Так он и жил, как в РСФСР своем. А все уже, все по-другому.

– Это точно.

Багиров вытащил из-под стола объемистую спортивную сумку, майор незаметно положил руку на тревожную кнопку под столешницей. Если что, пара милиционеров ворвется в кабинет через секунду. А там и оперативники подоспеют. Впрочем, судя по выражению лица Багирова, воевать он не собирался. Наоборот, его скуластую физиономию будто елеем помазали – она прямо светилась готовностью установить добрососедские отношения.

Взвизгнула «молния». Руки с узловатыми пальцами отогнули края ткани, чтобы продемонстрировать содержимое во всей красе. А содержимого было изрядно. В сумке оказалось два отделения – побольше и поменьше, – и оба до краев были набиты пачками рублей. Аккуратными, перевязанными банковской лентой. Одно загляденье, в общем.

Соколов внимательно посмотрел на деньги, а затем на улыбающегося во все зубы Тагира. Тот понял этот взгляд по-своему и разыграл целую пантомиму. Сначала показал на маленькую секцию и обвел руками стены управления милиции. Затем ткнул в большое отделение и в Святослава. Пояснения для всего этого представления не требовались. «Деньгами из меньшего кармана можно поделиться с нужными подчиненными. А из большого – забрать себе». Удостоверившись, что майор все понял, глава национальной общины закрыл сумку и небрежно отправил ее в угол кабинета.

После этого он поудобнее расположился на стуле для посетителей и зашептал заговорщицким тоном, перегнувшись через письменный стол – поближе к своему визави:

– Мы ведь люди тоже, это самое, простые. Закон так-то особенно не нарушаем. У школ, у ПТУ там – ни-ни. А то, что люди как бы сами уже, так они ведь и без нас – того. Так что все по-честному. Мы от слабых людей город очищаем. А сильными, наоборот, заселяем. Людей-то местные не рожают. А наши – рожают. И работают. Денежки домой приносят. По пятеро рожают. А местным только бы закумариться. Все по закону природы.

Узкая ладонь, не испорченная следами тяжелой работы, многозначительно указала на сумку. Соколов проследил за ней и подтвердил ничего не выражающим голосом:

– Да.

Багиров просиял пуще прежнего. Только что обниматься не кинулся.

– Рад видеть современного человека. Мы ведь друг друга понимаем. Это Лось этот, уркаган. Что он там? Собак этих своих обосранных вам предлагал? В баню свою звал в пятницу со Сковородкой бухать да по бабам? Можете и не отвечать, я и так все знаю. Он скучный. Он начальство не любит, не уважает. Зверь он. Не человек – зверь.

– А Андрея Вадимыча кто убил? – в тон разглагольствованиям Багирова поинтересовался Святослав.