Порочные игры - Брайан Форбс

Выписываясь рано утром из гостиницы, я, прежде чем оформить счет, громким голосом попросил расписание «Бритиш эйруэйз»; я внимательно следил, не наблюдает ли кто-нибудь за мной, но ничего особенного не заметил. Как обычно, вестибюль кишел иностранными журналистами и телевизионными командами, обсуждавшими события недели. Заметив знакомого репортера из Ай-ти-эн, я спросил его о последних новостях.

— Ничего интересного, — ответил он, глядя мимо меня и думая о чем-то своем, более важном. Сейчас эти репортеры — герои дня.

— Вы видели фейерверк ночью? Я сперва подумал, что палят из орудий.

— Да? Значит, вы здесь впервые, — сказал он тоном, не располагавшим к дальнейшему разговору. — Простите, я должен найти своих ребят и ехать в аэропорт.

— А меня не подбросите? — спросил я, моментально сообразив, что это отличный шанс улизнуть от возможных преследователей. — Я должен срочно попасть на самолет.

Он в первый раз на меня посмотрел.

— Боюсь, что не получится.

— Прямо не знаю, что делать.

— Вы не из Би-би-си?

— Нет, я вообще не журналист. Выручите, а?

— О’кей, — сказал он с неохотой, — спрошу у ребят. Если согласятся, поедете в съемочной машине, но мы уезжаем сейчас же.

— Вот и отлично.

Мы благополучно доехали до аэропорта, и я не сомневался, что ушел от хвоста, если он и был. Я помог ребятам взвалить на плечи оборудование, чтобы нести в зал вылета, и сказал, что присоединюсь к ним после регистрации. Но вместо того, чтобы пойти к стойке «Бритиш эйруэйз», я выскользнул наружу и, по счастью, наткнулся на такси. Необходимо было предупредить Голицыных, и я сказал шоферу их адрес. Я заплатил водителю, когда мы приехали, в твердой валюте и пообещал еще столько же, если он подождет меня, что вполне его устроило.

Поднимаясь по лестнице, я никого не встретил, и если не считать приглушенных звуков радио или телевизора в одной из квартир, в доме стояла тишина. Дверь в квартиру Голицыных была слегка приоткрыта. Я постучал, подождал немного, опять постучал. Никого. Толкнул осторожно дверь, окликнул хозяев по имени. Никто не ответил. Заглянул в гостиную. Там было все так же, как третьего дня вечером, когда я уходил: рюмки из-под водки, бумаги Любавы и ее наброски оставались на столе. Прежде чем зайти в спальные комнаты, я их еще раз позвал. Послышался слабый стук, словно что-то упало, потом появилась кошка и стала тереться о мои ноги. Я наклонился, чтобы погладить ее, и увидел на потертом линолеуме красные следы от когтей. Потрогал один из них кончиком пальца; след был влажный, и тут я все понял. Следы вели в первую спальню. Любава лежала прямо около двери, в ночной рубашке, когда-то, видимо, белой, а теперь темно-красной от крови. Лицо почти все было разворочено, длинные волосы спутаны, словно водоросли, оставленные на скалах прибоем.

От ужаса к горлу подступила тошнота, я зажал рот рукой и все же нашел в себе силы заглянуть во вторую спальню. Голицын, видимо, был застрелен с близкого расстояния, скорее всего во сне, потому что так и остался в кровати, хотя весь скрючился. Стена позади него была забрызгана осколками черепа и мозгом. Постель пропиталась кровью, и я увидел место, где прошла кошка, и пересекающиеся следы когтей на подоконнике.

Я отшатнулся, хватаясь за воздух. Кошка громко мяукала, и гробовая тишина дома еще усиливала этот звук. Мне приходилось не раз описывать подобные сцены, и, видимо, поэтому я схватил кухонное полотенце и вытер дверные ручки, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Потом я вышел, закрыл входную дверь, бросил полотенце на лестничной площадке и постоял, прислушиваясь к звукам из соседних квартир. Когда я стал спускаться вниз, колени подогнулись, и я рухнул на пол. Какой ужас! Никогда больше я не смогу написать, что герой, попавший в такую ситуацию, спокойно ушел. Кое-как совладав со своими конечностями, я дошел до первого этажа и, еще раз убедившись в том, что могу нормально идти, направился к ожидавшему меня такси.

— В аэропорт, — сказал я, с трудом узнав собственный голос. — Моих друзей нет дома.

Теперь я сразу пошел в бюро «Бритиш эйруэйз», где мне сказали, что на все рейсы места проданы, а записавшихся в лист ожидания человек тридцать.

— Попробуйте обратиться в «Аэрофлот» или «Люфтганзу», но думаю, там то же самое, — сказала девушка тоном попугая, которому явно надоело повторять одно и то же. — Может быть, завтра Лондон даст дополнительный рейс, но это предположительно, — я запишу вас в лист ожидания, кто знает, может, вам повезет.

Даже в хорошие времена я ненавижу аэропорты! Они буквально заражают вирусом беспомощности. Стоит только туда попасть, и вы чувствуете себя пойманным в ловушку, отданным на милость погодных условий, диспетчеров и бесчувственной техники, от которых зависит, вылетит ли самолет в назначенное время, поднимутся ли эти чертовы штуки вообще; плюс к тому еще контроль безопасности, рентген, вооруженные патрули, и никому нет дела до измученного пассажира — в полном противоречии с рекламой, живописующей романтику полета.

Почти полчаса я простоял в очереди за жидкостью, которая у них называется кофе, пытаясь сообразить, что теперь предпринять, и каждую минуту ожидая, что чья-нибудь тяжелая рука опустится на плечо. Пассажиры и москвичи, не желавшие отстать от текущих событий, толпились вокруг телемониторов, для которых не нашли другого места, кроме как у входа в мужской туалет. Для большей безопасности я замешался в толпу и уставился на черно-белое изображение, как вдруг услышал свою фамилию.

Резко обернувшись, я увидел рядом с собой хорошо одетого человека с вежливым, гладко выбритым лицом. Он стоял так близко, что я ощущал исходивший от него запах одеколона, совсем не лишний в этой массе человеческих тел.

— Мистер Уивер, если не ошибаюсь? — Он улыбался, а в его речи безошибочно угадывался учебник дикции для Уайтхолла.

Я кивнул.

— Только что в бюро «БЭ» я случайно услышал, что вы хотели купить билет. Они сейчас на вес золота, все равно что билеты на «Призрак оперы». — Он снова улыбнулся. — А у меня оказался лишний билет на Копенгаген, можете им воспользоваться.

— Я хотел бы вернуться в Лондон, — сказал я.

— Как и все мы. Пусть бы разобрались там, кто что должен здесь делать, тогда и нам станет легче. В Копенгагене вы без труда пересядете в самолет до Лондона.

В голосе его зазвенели нотки нетерпения, но он не переставал улыбаться, словно уговаривал потанцевать строптивую дебютантку.

— Очень любезно с вашей стороны, но я попробую попытать счастья на прямой рейс.

Его голос стал заметно жестче.

— Весьма возможно, мистер Уивер, что ваше счастье уже на исходе.

— Кто вас послал? — спросил я.

— Послал? Никто. Просто я хочу помочь соотечественнику. Прошу вас, возьмите билет. Времени остается мало, уже объявили посадку.

Я огляделся. На небольшом расстоянии стояли еще двое, они не спускали с нас глаз.

— Послушайте моего совета, — сказал незнакомец. — Здесь все так быстро меняется. Вы можете надолго застрять. Именно вы, у которого впереди такая блестящая карьера.

Он схватил меня за руку выше локтя и потащил через толпу в зону вылета. Я оглянулся: те двое тоже двинулись с места.

— Мне очень нравятся ваши книги, мистер Уивер. Кажется, я прочитал все их до одной. Вполне в моем вкусе.

Мы оказались у входа на посадку, и он сунул мне в руку билет.

— Я был настолько уверен в вашем согласии, что уже зарегистрировал его и перевел на ваше имя, так что у вас не будет проблем. Желаю приятного полета.

— Сколько я вам должен? — спросил я неуверенно.

— За счет фирмы, — ответил он. — Наш маленький вклад в ваше благополучие.

— Кого же я должен благодарить?

— Свою счастливую звезду, — ответил он не моргнув глазом.

Билет действительно был в порядке, и я беспрепятственно прошел внутрь. Около паспортного контроля оглянулся. Все трое стояли возле барьера. Теперь я знал: что бы дальше ни случилось, моя карта помечена.

Глава 7

НАСТОЯЩЕЕ

Полет рейсом «САС» прошел без происшествий, но успокоиться и попытаться что-то обдумать я смог, лишь когда мы преодолели взлетную тряску и поднялись в чистое небо. Вряд ли мой благодетель работал в посольстве, но по всему было видно, что это человек из Форин Офис; он обладал наглой самоуверенностью людей, привыкших к привилегиям. Двое других были, видимо, сотрудниками МИ-6, находившимися там на всякий случай, а самому презентабельному поручили проводить операцию.

Он безусловно был в курсе событий, знал, кто я такой и зачем приехал в Москву. Я стал вспоминать, с кем имел дело в Лондоне перед отъездом: политический помощник Генри, его поверенный, репортер из «Сан», важный гусь из центрального бюро партии тори и, конечно, министерство иностранных дел; да, было из кого выбирать, если учесть, что моя настойчивость вызывала подозрения. Потягивая бесплатную выпивку из пластмассового стаканчика, я решил, что Форин Офис — наиболее вероятный вариант: у посольства наверняка есть какой-нибудь «блат», чтобы доставать билеты немедленно. Тут открывался жуткий гадюшник, и следы от него вели к страшной смерти Голицына и Любавы, за которую я нес прямую ответственность. Я еще мог как-то понять, что в посольстве получили указание (от кого?) выдворить меня из Москвы, но чтобы убить Голицыных? Нет, этого не могло быть.