Порочные игры - Брайан Форбс

— А чем именно мы могли бы вам помочь?

Я достал вырезку из «Телеграф» с фамилией горничной, обнаружившей тело Генри.

— Вот эта женщина. Не можете ли вы как-нибудь устроить мне встречу с ней?

Они обменялись взглядами.

— Зачем это вам?

Я рассказал о своих сомнениях: вряд ли такой крупный мужчина, как Генри, мог повеситься в маленькой уборной. Об эпизоде в аэропорту Венеции я умолчал. Мои новые знакомые пришли в замешательство.

— Вы хотите сказать, что ваш друг умер как-то иначе?

— Боюсь, здесь что-то не так.

— В таком случае вам лучше всего, пожалуй, пойти в ваше посольство.

— Совершенно верно. Но дело в том, что власти в Лондоне приняли официальную версию самоубийства и умыли руки. Не думаю, что они обрадуются, если я или кто-то другой станет расследовать это дело.

— Что же в таком случае вы хотите узнать у горничной?

— У меня с собой фотография Генри. Пусть подтвердит, что обнаружила именно его, и развеет мои сомнения. Больше мне от нее ничего не нужно. Но нашу беседу должен кто-то переводить, и я рассчитываю на вас.

Голицын внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на дочь.

— И это все?

— Да. Если она подтвердит, что это был Генри, дело будет исчерпано.

— А если она ушла из гостиницы?

— Значит, я доставил вам массу хлопот понапрасну.

— А если она скажет, что это был не ваш друг?

— Этот вариант, признаться, я не продумал.

— А надо бы, — заметил он, и я почувствовал в его голосе колебания. Тут на выручку мне пришла Любава. Она заговорила с отцом по-русски, он, как мне показалось, ей возражал. А когда они закончили, девушка обратилась ко мне:

— Я думаю, идея найти и расспросить эту женщину вполне разумна. Только разговаривать с ней лучше мне, а не вам или отцу. Чтобы она не испугалась.

— Да, вы правы. Но готовы ли вы это сделать?

— А почему бы и нет? Возьму фотографию и скажу, что семья вашего друга хочет поблагодарить ее и прислала немного денег.

— Как бы разговор о деньгах не вызвал у нее подозрения.

— Нет, уверена, он вызовет только удовольствие. Тем более разговор о валюте. Почти каждый москвич счастлив получить валюту.

Я посмотрел на Голицына.

— Что вы об этом думаете?

— Я давно понял, что спорить с дочерью бесполезно. Она обычно поступает по-своему.

Они обменялись еще несколькими фразами по-русски, и вопрос был улажен. Горничной решили предложить двадцать фунтов, как вполне приличную сумму.

— Да, этого вполне достаточно, — сказал Голицын.

— Как только что-нибудь узнаете, позвоните мне.

Они снова поговорили по-русски, и Любава ответила:

— Отец полагает, что вам лучше прийти сюда. Конечно, все меняется к лучшему, но ничего нельзя гарантировать. Старые обычаи в России отмирают медленно.

— Как же вы пережили все эти годы? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Думаете, у нас был выбор? Выбора не было.

— А теперь?

— Теперь мы должны учиться жить с самого начала. Вот часть новой жизни — вы приехали сюда и просите нас о помощи. Для нас это само по себе роскошь.

В благодарность за их любезность я подарил ей флакон духов, а ее отцу — сигареты.

— Это не «блат», — сказал я, — просто знак благодарности за вашу любезность и гостеприимство.

Мои подарки, как мне показалось, просто их ошеломили.

Глава 6

НАСТОЯЩЕЕ

— Я отвезу вас в гостиницу, — предложил Голицын.

— Прошу вас, не надо, — пытался я возразить, — я поймаю такси.

— Это не Лондон, друг мой, здесь такси редкость. Да и на улицах небезопасно. Хотя мне неловко об этом говорить.

— А знаете, в Лондоне тоже небезопасно.

По дороге в гостиницу я все время ощущал беспокойство Голицына. Видимо, вся эта история его взбудоражила. И пока «Жигули» пробирались по пустынным мокрым улицам, я старался его отвлечь.

— Что же больше всего у вас изменилось?

— Больше всего?

— Ну да! После перестройки.

Он засмеялся.

— Перестройка — это новое название старого хаоса. Раньше у нас был хлеб и страх. Страх остался, а хлеб исчез. Сто лет назад наш великий поэт Лермонтов написал: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ». Теперь мы говорим: «Привет, немытая Россия, страна бродяг, страна воров».

— Но все же стало лучше, чем прежде? Нет тайной полиции. Во всяком случае, я здесь, и мы с вами свободно разговариваем.

Прежде чем ответить, он взглянул в зеркало заднего обзора.

— Однажды я смотрел по телевизору передачу про каких-то жуков, которые питаются навозом. Зиму они проводят под землей, а в положенный срок вылезают и начинают новый цикл жизни. Тайная полиция была у нас всегда. Вы уверены, что они не вылезут снова? Да, мы разговариваем, но сейчас мы одни в машине.

Когда он по привычке высадил меня на боковой улице недалеко от гостиницы, я ничего не сказал: некоторые его проблемы мне уже стали понятны. Получая ключ, я обнаружил, что меня переселили в другой номер. Это было странно, но опять же не удивительно. Однажды я провел несколько дней в Праге, так там в гостинице мне посоветовали не распаковывать вещи «на тот случай, если нам понадобится переселить вас в ваше отсутствие». Осмотрев чемодан, я обнаружил, что у меня стянули две пачки сигарет, но запасную рубашку и носки не тронули.

Весь следующий день я урывками осматривал кое-какие достопримечательности. Дважды мне показалось, что за мной следят, но возможно, это только показалось. Видимо, я просто беспокоился за исход миссии Любавы. К концу дня, не имея от нее никаких сведений, я снова стал сомневаться в своих предположениях. Генри мертв, мои поиски его не вернут, и скорее всего за этой таинственностью не стоит ничего, кроме нежелания нашего истеблишмента «гнать волну» в это трудное для них время. Кто знает, что произошло в личной жизни Генри за годы нашей разлуки. Мало ли по какой причине можно покончить с собой, и только друг в силах остановить самоубийцу. Придя к этой мысли, я погрузился в меланхолию в своем новом гостиничном номере.

Спустя некоторое время я зашел в гостиничный ресторан, предъявив гостевую карточку. Я долго ждал официанта, потом долго не мог забыть о еде — мешало беспокойство в желудке. Ночью проснулся от орудийной пальбы, подумал, что мне приснилось, но, доковыляв до окна и выглянув наружу, увидел в ночном небе ракеты — где-то праздновали конец старой эры. Через полчаса все стихло. Я все еще стоял у окна, когда зазвонил телефон. Как-то я слышал, что в русских гостиницах принято проверять, все ли жильцы на месте. В надежде, что это Любава, я поднял трубку, но услышал мужской голос:

— Уивер?

Несомненно говорил англичанин.

— Да.

— Уезжайте из Москвы, и как можно скорее.

— Кто это?

— Делайте так, как я сказал. Уезжайте.

И повесил трубку. Мне показалось, что звонили не из города, а прямо из гостиницы: голос звучал совсем близко, и не было помех, характерных для русской телефонной сети.

Потрясенный и подавленный, я сел на край кровати и глотнул виски прямо из бутылки (стакана в номере не было). Истинную цель моего визита знали только Райнер и Голицын. Но просто не верилось, что кто-то из них выдал меня.

Я стал вспоминать все свои разговоры с Райнером, а потом с Голицыным. Имени Генри я вообще не упоминал. Не было никаких оснований не доверять Райнеру. Что ему за дело до самоубийства какого-то англичанина. Стена рухнула, «холодная война» окончилась. Выдав меня, он не смог бы извлечь из этого никакой пользы. Что же до Голицыных, то здесь я полностью доверял своему чутью: отец — конспиратор поневоле, дочь — тоже конспиратор, но в меньшей степени, пользуется, как может, новой свободой. В общем, два безобидных человека. Быть может, не следовало выходить на горничную, моя взятка ее напугала — как ни говори, для нее это солидная сумма. Не исключено, что она сразу же побежала доносить. Но как объяснить английское произношение звонившего? Я проклинал себя за глупую игру собственного воображения, побудившего меня отправиться в эту неизвестную страну. Одно лишь очевидно: кому-то очень нужно, чтобы я прекратил собственное расследование обстоятельств смерти Генри.

Когда виски взыграло в моем желудке, я почувствовал, что никогда еще мое достоинство не было так сильно уязвлено. Вы хотите, чтобы я уехал, — о’кей, я сделаю вид, будто очень напуган; но я не могу покинуть эту страну, не повидав еще раз Любаву. Попробуем поиграть в эту игру. Я позвонил вниз и стал с пристрастием расспрашивать дежурную о рейсах на Лондон; если кто-то слушал мой телефон, то должен был понять, что я сразу среагировал на предупреждение. Дежурная ответила, что информацию можно получить только утром. Последние часы перед отлетом я решил провести у Голицыных.

Выписываясь рано утром из гостиницы, я, прежде чем оформить счет, громким голосом попросил расписание «Бритиш эйруэйз»; я внимательно следил, не наблюдает ли кто-нибудь за мной, но ничего особенного не заметил. Как обычно, вестибюль кишел иностранными журналистами и телевизионными командами, обсуждавшими события недели. Заметив знакомого репортера из Ай-ти-эн, я спросил его о последних новостях.