Порочные игры - Брайан Форбс

Я рискнул потревожить его поверенного, этого ужасного типа, на той же неделе, чтобы узнать еще что-нибудь о Софи и предстоящих похоронах, но услышал лишь, что, по решению министерства иностранных дел, его тело будет похоронено в России, ввиду начавшегося там кризиса. После получения результатов вскрытия посольство позаботится обо всех формальностях. Как бы между прочим, он сказал, что Софи дала на это свое согласие.

— Вы передали ей мою просьбу?

— Да, передал.

— Ну и?.. — спросил я после паузы.

— Она благодарит вас за сочувствие.

— И это все?

— Насколько я понял, да.

— И вы не скажете, как ей позвонить?

— Боюсь, что нет. — Англичане любят употреблять «боюсь» кстати и некстати.

— А когда будут известны результаты вскрытия?

— Не знаю. Сейчас оттуда поступают весьма противоречивые сообщения, — ответил он сухо, с таким видом, словно думал о чем-то другом, более важном.

— А привлекают они в подобных случаях специальных следователей?

— Кажется, да. Но система у них, пожалуй, хуже, чем у нас.

— И долго они намерены держать тело?

— Мистер Уивер, я не знаю, каковы у русских судебные процедуры. За этой информацией вам следует обратиться в Форин Офис.

В министерстве иностранных дел мне пришлось побывать в трех отделах, пока, наконец, не появился чиновник, явно низшего ранга.

— Вы член семьи?

— Нет, — ответил я, — всего лишь старый друг.

— Обычно информацию такого рода выдают только членам семьи.

— Какого рода?

Он поправил галстук и одернул манжеты.

— Частные подробности.

— Они меня не интересуют. Я только хочу узнать, проведено ли вскрытие и на когда назначены похороны. О смерти мистера Блэгдена сообщили по телевидению и в газетах, стало быть, он не засекречен?

— Ну, нельзя же полагаться на средства массовой информации.

— Поэтому я и пришел.

Несмотря на низший ранг, он был прекрасно вышколен по части уклончивых ответов.

— Полагаю, вам запрос необходимо подать официально, в письменном виде, а мы направим его в наше посольство в Москве.

— Не могли бы вы послать его факсом, а то он может до похорон не дойти? Надеюсь, у вас есть факсы, или вы по-прежнему пользуетесь слухами?

Мой сарказм не произвел на него никакого впечатления.

— Да, мы могли бы для вас это сделать, но ответят ли они при нынешней ситуации — трудно сказать. Вы же понимаете, что сейчас у них есть дела поважнее.

— По-вашему, самоубийство члена британского парламента в чужой стране не то преступление, которое достойно даже внимания государственного секретаря ее величества? Так я должен вас понимать?

В первый раз его покоробило, и гладко выбритое лицо изменило свой цвет.

— Нет. Я только сказал, что обстановка в Москве нестабильная. Здесь речь идет о приоритетах.

— Благодарю вас за помощь, вы были очень любезны, — съязвил я напоследок, но снова впустую.

Размышляя на обратном пути, я никак не мог понять: то ли его насторожила моя настойчивость, то ли он получил указания скрывать истинные обстоятельства дела. Я решил, что так этого не оставлю, и постарался найти кого-нибудь посговорчивее в центральном бюро партии тори.

Помещение на Смит-сквер штаб-квартиры крупнейшей политической партии выглядело не очень солидно. Вестибюль как в провинциальном отеле, переживающем не лучшие времена. В те дни у них по понятным причинам принимались меры повышенной безопасности. Пройдя тщательный осмотр и объяснив цель своего визита, я получил липучий разовый пропуск, после чего проторчал в холле добрых двадцать минут, за которые успел изучить огромную цветную фотографию нового лидера, выставленную на всеобщее обозрение, и перелистать несколько брошюр, предлагавших комплексные туры по Англии, которые, видимо, существовали только в воображении авторов этих брошюр — партийных писак.

Наконец ко мне спустился долговязый субъект. На нем был официальный темно-синий костюм в тонкую полоску и рубашка с чересчур тесным воротничком, видимо купленная ему женой за глаза. Он даже с трудом говорил, проглатывая гласные, так что многие слова было трудно понять. Представляясь, он назвал только фамилию и, кажется, титул, но какой, я так и не разобрал все по той же причине.

— Это вы Уивер? Как я понимаю, вас интересует бедняга Блэгден?

— Да. Я был потрясен, узнав о его смерти.

— Печальный конец. Мы очень скорбим. Значит, вы его друг?

— Да, я знал его тридцать лет.

— Извините, я должен был спросить, лишняя осторожность никогда не мешает, особенно сейчас. Все эти журналисты… Ладно, оставим это. Вы случайно не родственник Сесила?

— Сесила?

— Лорда Ланчбери. Он был Уивер, пока его не переселили этажом выше.[9]

— Нет, — ответил я, — думаю, он не имеет ко мне никакого отношения.

— Ну хорошо. Чем мы можем вам помочь?

— Я оказался литературным душеприказчиком Генри, и мне просто необходимо встретиться с его вдовой. Но где она сейчас живет, не знаю.

— Литературным душеприказчиком, да-а? — протянул он, глядя мимо меня — кто-то появился в вестибюле. — Прошу прощения! — Он пошел поздороваться с вновь вошедшим, и я слышал, как он сказал: «Вас ждут в студии, министер. Новый план должен вам понравиться, я сам его перешерстил».

Вернувшись, он продолжил, словно и не уходил:

— Надеюсь, нам не придется издавать его дневники. Хватит с нас принцев, которые только и знают, что фотографироваться, и этой компании на другой стороне палаты с вечным недержанием речи. Хватит! Не правда ли? — Он рассмеялся коротким лающим смехом. — Вряд ли стоит им подражать. Сбережем леса. — Он опять рассмеялся.

— Не знаю, вел ли Генри дневники. Я пока не имею доступа к его бумагам.

— Тогда, может быть, вы дадите нам взглянуть на те материалы, которые затрагивают общественные интересы. — От чрезмерной осторожности в выражениях лицо его напряглось до предела.

Стараясь его растормошить, я спросил:

— Как вы думаете, почему Генри лишил себя жизни? Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счет?

Ни единый мускул не дрогнул в его лице.

— Я лично, признаться, его не знал. Всех не узнаешь, как ни старайся. Говорили, он в высшей степени порядочный парень. И неплохой депутат.

— Жена ему наверняка помогала, — сказал я, пытаясь вернуть разговор к Софи.

— Неужели? О, женская поддержка — великое дело. Особенно на выборах.

— Нет ли у вас ее адреса в картотеке?

— Может быть, мы что-нибудь разыщем. Кстати, надо послать соболезнование. Сейчас поднимусь наверх и постараюсь навести кое-какие справки.

Минут через десять он вернулся, но повел себя уже совсем по-другому.

— Знаете, Уивер, все не так просто. Entre nous[10], они, кажется, разошлись. Странно, что вы этого не знали. Так что в силу сложившихся обстоятельств адрес ее нам неизвестен. Уверен, вы нас правильно поймете. Было очень любезно с вашей стороны заглянуть к нам. При первой же возможности передам от вас привет Сесилу, — добавил он на прощанье, видимо так и не поняв, что Сесил никакой мне не родственник.

Я покинул Смит-сквер с одной мыслью: насколько же уникальны в своем роде люди, создающие то, что называют «истеблишментом». МИ-5[11], ЦРУ, КГБ — все эти учреждения стали проницаемыми, но наши вечные «мандарины» довели искусство скрытности до совершенства. О них можно было бы снять не один увлекательный телесериал, но в реальной жизни их сдвиг на секретности разлагает общество. Стоит им почуять угрозу своему положению, как они подают сигнал, простой смертный его не услышит, только посвященный. Когда имеешь дело с представителем истеблишмента, оказавшимся за бортом, его защитную реакцию нельзя недооценивать.

Трижды потерпев фиаско, я понял, что после смерти Генри где-то между Москвой и Уайтхоллом было принято решение «задраить люки». И все же, хоть ни один из тех, к кому я обращался, не пожелал мне помочь, я чувствовал, что человек, впутавшийся в какую-то скандальную историю, совсем не тот Генри, которого я когда-то знал. И желание дознаться, почему они решили спрятать концы в воду, стало еще сильнее. Правда, здесь была еще одна, менее альтруистичная причина: узнав, что Софи и Генри разошлись еще до его смерти, я стал надеяться, что, может быть, она будет рада поплакать на знакомом плече.

Видимо, я никогда не понимал Софи. Любить человека вовсе не значит по-настоящему знать его, а в сердечных делах мне всегда не хватало искушенности. Возможно, этому следует искать какие-то скрытые, фрейдистские причины, но я всегда был уязвим для притворства и обмана, потому что все принимал за чистую монету. Горький опыт ничему меня не научил, верю человеку до последнего момента, а там уже поздно что-либо исправлять. Я плохо владел ситуацией, когда после вынужденного годичного перерыва, вызванного их свадьбой, снова встретил Генри и Софи. Общаться и вести ничего не значащие разговоры с девушкой, которую когда-то любил, и которая стала женой лучшего друга, — все это я более охотно описывал бы в книге, чем разыгрывал в жизни. Вопреки здравому смыслу я винил себя в том, что потерял ее. Не мог избавиться от мысли, что она бросила меня из-за моей собственной глупости. И каждый день придумывал новые факты моей виновности: убеждал себя в том, что воспринимал встречи с ней как нечто само собой разумеющееся, уделял ей мало внимания, был слишком поглощен собственной карьерой.