Порочные игры - Брайан Форбс

Как только мы вошли, я бросился перебирать свою коллекцию старых журналов.

— Что ты ищешь?

— Если я не ошибся — сам увидишь.

Наконец я торжествующе взмахнул одним из журналов.

— Вот она! Ну как, берешь свои слова обратно?

— Это что — журнал с девочками?

— А вот и нет. Это серьезное фотографическое издание. Здесь целые разделы посвящены Бейли и Норману Паркинсону.[25]

Я показал ему журнал с этюдом обнаженной Софи. Снимок был «художественный» и изображал нежный возраст невинности, поэтому ниже живота лежала тень. Что бы ни рисовало наше воспаленное воображение под белым платьем Софи, такого мы и представить себе не могли. Генри был поражен и прямо-таки остолбенел.

— Ну как? — спросил я наконец. — Теперь ты видишь? Меня будто током ударило, когда я увидел.

— Поразительно. Просто черт знает что!

— Так что не распускай слюни. И как только ей разрешают по улице ходить? Ничего странного, что ее не берут в «Ковент-Гарден», — балеринам нельзя иметь такие сиськи.

Генри рассматривал фото, как торговец алмазами, оценивающий число каратов.

— Господи, несчастная моя судьба, — промолвил он наконец с непритворной скорбью в голосе.

— Что?

— Опять не слава Богу.

— О чем это ты?

— Я-то надеялся, что попалась отличная девушка, а теперь вот из-за этого все рухнуло.

— Во-первых, она нам обоим «попалась», как ты выражаешься, а во-вторых, что за вздор ты несешь?

— Да все то же. Живет в Бейсуотере — районе красных фонарей, позирует голая — одно к одному.

— Что одно к одному?

— Еще одна разбитая мечта, — причитал Генри.

— Да что ты имеешь в виду? Объясни!

— Это же очевидно. Факты говорят сами за себя. Не может девушка заниматься таким делом и быть нравственной.

— Ой, не морочь мне голову. — Я забрал у него журнал.

— Уверяю тебя. Но если хочешь быть дураком, пожалуйста.

— Может, я и дурак, но ты — сексуальный фашист. Почему из-за одной-единственной фотографии ее надо считать девкой?

— Одной-единственной? Это лишь верхушка айсберга. Бьюсь об заклад, она позировала не раз. Они обычно делают две серии фотографий — одну для журналов вроде этого, другую для порнухи.

— Посмотри, здесь фотограф — Уолтер Берд. Он такими вещами не занимается. И откуда ты взял про две версии?

— Я это точно знаю!

— Ты извращенец. Помнишь, что получилось с этой твоей последней жертвой — как ее звали — Мэгги?

— А что Мэгги?

— Ты по ней с ума сходил, но когда она захотела лечь с тобой в постель, удрал.

— Предпочитаю нравственных женщин.

— Нравственных? Да ты только и думаешь о том, как бы затащить их под одеяло!

Он промолчал.

— Ну ладно, — сказал я, — не хочешь — не надо, тем лучше для меня. Пожалуй, я ей больше понравился.

— Вряд ли. Она была в восторге от моей машины.

— Давай проверим. Тебе не удалось назначить ей свидание, а мне удастся.

Еще минут двадцать мы спорили, пока не исчерпали все свои аргументы. В такие моменты, надо сказать, мы выглядели смешными и глупыми.

— Ладно, — согласился наконец Генри, — пригласим их на свидание, чтобы выяснить ее истинную суть.

Мы с Генри перечитали почти все, что было написано о сексуальной революции 60-х годов, но, как ни странно, были далеки от ее фарватера. У меня просто не хватало денег, а Генри был слишком щепетилен, чтобы пускаться в авантюры. Сама по себе идея случайных связей ему нравилась, но в то же время он хотел иметь пожизненную страховку, поэтому был эдаким казановой с наглухо застегнутым гульфиком. Чем он заряжал свои батареи, точно не знаю; мне же, романтику от природы, чтобы отважиться на действия, необходимо было влюбиться.

Глава 10

ПРОШЛОЕ

— Вы не находите, — обратился я к Алберту, — что воспоминания мелькают в голове словно кинокадры?

Перебирая в памяти первые месяцы, проведенные с Софи, я попытался вставить их в контекст событий конца шестидесятых. В то время застрелили Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, а чешский студент сжег себя на площади в Праге в знак протеста против русской оккупации. Произошла трагедия Сонгми, а из Вьетнама сотнями привозили на родину гробы. Умерли Уолт Дисней, Оппенгеймер, Айк, Ивлин Во, Джек Руби и сын Оскара Уайльда. Здесь, недалеко от дома, французы флиртовали с революцией, а английские войска вошли в Белфаст. Шах Ирана короновался а-ля Наполеон. Нашего будущего короля сделали Принцем Уэльским в стиле пародии на рыцарские времена, и Тайнен[26] посвятил этому событию специальное выступление по Би-би-си. Тогда же в книгу истории было вписано место под названием Чаппакуиддик, шумный успех имел фильм «M.A.S.H.». Потом нас привело в ужас «Дитя Розмари», а Фассбиндер сказал, что «Любовь холодней, чем смерть».[27] В конце тех же шестидесятых была сделана первая пересадка сердца, все пели «Хей, Иуда», а интеллигенты уговаривали нас терпеливо относиться к насилию и той «социальной инженерии», которую практиковали левые диктаторские режимы.

И именно в конце шестидесятых, вопреки всему, мы с Софи стали жить вместе. В то первое лето появлялись в моей жизни и другие люди — после выхода второго романа я на некоторое время приобрел известность. Но теперь я уже не могу ни вспомнить их лиц, ни понять, какую роль они играли в моей жизни. Единственный образ тех лет, не стершийся из памяти, — образ Софи. Бейли сфотографировал меня для «Вог», где я был назван «преуспевающим», кстати, без особых усилий с моей стороны. Наоборот, я надеялся на совсем другие успехи, чего нельзя сказать о скучной публике, украшавшей страницы того же журнала.

Нас мало интересовали происходившие в мире события. Мы пребывали в той ничем не оправданной, неустойчивой эйфории, что и вся Англия. Я думаю, Софи даже и не подозревала, что является одним из пионеров «нового порядка». Просто она жила одним днем и принимала все как должное.

Итак, мы пригласили Софи и Мелани в Бошамп, в «Сан-Лоренцо» — тогда еще скромный, но очень модный итальянский ресторан. Девушки вроде Софи весьма осторожно выбирают подруг — чтобы те не затмили их красоты. Но Мелани была привлекательна: такой кроткой улыбки я в жизни не видел. Генри сразу растаял, и я, к своему удивлению, оказался в паре с Софи. В «Сан-Лоренцо» в те времена было тесно, за столиком приходилось сидеть бок о бок и касаться друг друга ногами. В прокуренном шумном зале, ощущая теплое тело Софи, я постоянно испытывал желание и от этого впал в чрезвычайную болтливость. Разговор я свел на единственный предмет, в котором чувствовал себя уверенно, — свою литературную деятельность.

— Вы много читаете? — задал я не слишком оригинальный вопрос.

— Так, кое-что.

— И какие книги вам больше нравятся?

— Он надеется, что вы прочитали его книгу, — вмешался Генри. — Жаждет встретить хоть кого-нибудь, кто польстился на его шедевр.

— Благодарю тебя, Генри. — И я снова повернулся к Софи: — Буду счастлив подарить вам экземпляр.

— А о чем она? — вежливо поинтересовалась Мелани.

— Плохо замаскированная автобиография, — бросил Генри. — Настоящая дрянь, да к тому же высокомерная.

— Он в этом ничего не смыслит, — возразил я. — Читает только статьи приходов и расходов.

— Я с удовольствием прочла бы, — сказала Мелани. — Как называется?

— «Молитвы и обещания». — Поначалу название показалось мне каким-то нелепым.

— Непременно куплю эту книгу, — заявила Мелани, — как только получу зарплату.

Роман в то время стоил в среднем фунт и десять шиллингов старыми деньгами, и с каждого проданного экземпляра я получал десять шиллингов. Я не представлял, сколько зарабатывает Мелани в качестве официантки, но подозревал, что немного. Книги для нее скорее всего непозволительная роскошь, и я проникся к девушке симпатией.

— Подарю по экземпляру вам обеим, — заявил я великодушно.

— Не представляю, как это можно написать книгу, — заметила Софи. — Открытку я и то целую вечность пишу.

Стоило мне взглянуть на Софи, как в памяти возникала журнальная иллюстрация. Мне не раз приходилось раздевать девушек, но с такой, которая сама раздевается, я общался впервые. Однако, в отличие от Генри, это нисколько не унижало ее в моих глазах, напротив, она казалась мне таинственной, как полная опасностей страна, и оттого более желанной. Ее грудь, находившаяся так близко, буквально околдовала меня.

Выйдя из ресторана в разудалом настроении, мы погрузились в «Эм-Джи». Но доехали только до Найтсбриджа: из-под капота поднимались зловещие клубы дыма. Генри вылез из машины, не обращая внимания на образовавшийся за нами затор, и, щелкнув замками, открыл капот. Тут же взорвался радиатор, выстрелив крышкой в воздух, и из него с шипением вырвалась струя ржавой воды. Мы выскочили на тротуар, опасаясь, как бы то же самое не случилось с мотором.