Пляска на помойке - Олег Николаевич Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Георгий разгорячился и уже не говорил, а вещал. От него крепко пахло ногами.
— Я кулаком вогнал ее в платяной шкаф, старичок. А потом ушел и больше никогда не видел. Пойми! Бабы все одинаковы. Ты думаешь, им нужна литература, музыка, умные разговоры? Только траханье. Кто ее лучше трахнет, тому она и служит. Все эти ваши Ромео и Джульетты — сказки для импотентов. Но я тебе выберу невесту.
Он разливал джин, приговаривая:
— Быть добру! Быть добру!..
У него хихикало и улыбалось все: рот с полной нижней губой, складки мясистого лица, темные густые брови, морщины вокруг глаз; не улыбались только глаза. С напущенными веками и мешочками они были непроницаемы, как кофейные зерна.
— А жена,— внезапно сказал Георгий,— забрала, сучка, моего Яшеньку… Единственного сыночку… И увезла в Ленинград… И остался со мной только Мартын…
— Какой Мартын? — не понял Алексей.
— Дворняга… Живет у меня в Загорске… Ты смотри, косточки не выбрасывай. Я их собираю и складываю в кладовке. Для Мартына…
«Вот тебе и разгадка Синей Бороды, — подумалось Алексею.— Мама, верно, будет разочарована…»
Допивали бутылку, уже не закусывая. Потом на столе появилась вторая.
— Я ведь тридцать лет в органах...— бормотал Георгий.— Мне было девятнадцать… Я прыгал с парашютом… И упал на горящий мост… Хочешь, покажу шрам?..
— Нет-нет! Я верю, — испугался Алексей Николаевич, видя, что Георгий стягивает рубаху.
Спина его, бугрящаяся от мышц, напоминала всего более новый помазок: черная прямая шерсть обшила ее, принимая на мощных покатых плечах вид дымных крыльев. Но наискось, открывая обе лопатки, шла просека, с плетеным узором из толстой, словно бы воловьей кожи, натуральной кожи владельца.
— Я работал в особой школе — ты об этом, смотри, никому не рассказывай, — Георгий уже давился джином, да и Алексей Николаевич чувствовал, что его подташнивает от можжевелового привкуса. — Мы забрасывали румынских евреев с радиопередатчиками…
Он отставил рюмку и снова беззвучно захихикал.
— И знаешь, старичок, из двадцати наших радистов в лучшем случае потом оживал один. Остальные, думаю, тут же выбрасывали свои станции и шли к родным. Зачем погибать? Но вот был случай — обхохочешься. Я сопровождал очередную партию. Над целью выталкивал из люка. Так один вдруг как обхватит мои ноги, как завизжит! И окаменел! Что только я ни делал! Бил его, — Георгий поднял короткопалый волосатый кулак,— а он только визжал, потом мычал, весь обгадился и меня обдристал. Так мы с ним вместе и вернулись на базу, отрывали его от меня три мужика…
Алексей Николаевич помог Георгию дойти до дивана в гостиной.
— А потом служил в Москве, — укладываясь, сам с собой рассуждал тот. — Как-то выдали ватники, старые ушанки, валеные сапоги. И мы пошли кого-то хоронить. На случай беспорядков. Наткнулись на подозрительных. Началась драка. А потом дошло… Это же наши, только из другого управления. В общем — дослужился до майора и ушел на пенсию…
С того вечера Алексей Николаевич именовал Георгия, конечно, за глаза, — Хауз-майор.
2
Нарезая за завтраком резиновый батон, Георгий пытливо глядел на Алексея Николаевича: не наболтал ли чересчур много накануне. Но хозяин был беспечен, думал о своем и охотно принял предложение дернуть по рюмке. Собственно, никакого открытия не произошло: КГБ так КГБ, это даже удобнее. Его гораздо больше беспокоило, что Зойка стала пропадать, забывать о нем. Сама не подозревая, этим она едва не вытолкнула Алексея Николаевича на обочину жизни.
Прождав ее напрасно в очередной раз и кляня свой татарский, от прабабушки, темперамент, он не выдержал и позвонил Чудакову.
— Есть одна особа и берет недорого, — с профессиональной готовностью откликнулся Дер. — Фамилия Хайдарова. Искаженное немецкое Хеддер. Кличка — Седуксен. Мечта — отдаться президенту Никсону. Если, конечно, Никсон еще раз захочет посетить Москву. Общий план. Она лежит в одном халатике. Входит помощник Никсона с подносом, на котором стодолларовая банкнота. Далее ее фантазия иссякает. Но предупреждаю. Седуксен исповедует только любовь по-французски…
Инструкции были усвоены. При появлении Седуксен воспрещалось тотчас же приниматься за дело, уважая сработанный ритуал. Полагалось сперва выслушать пространную исповедь — о двукратной неудаче поступить в медицинский институт, о нечуткости жениха, важной шишки в каком-то издательстве, и вообще о грубости и примитивности мужчин. Затем надо было ответить откровенностью на откровенность и поделиться нежными подробностями последнего романа. Только после этого переходили к процедуре.
Седуксен, маленькая, худая, но с заметными бедрами и бюстом, быстро раздевалась до трусиков и сама раздевала хозяина, словно медсестра, готовящая пациента к операции. На столик рядом с тахтой ставился стакан воды (вино исключалось). Первый сеанс длился недолго и завершался глубоким глотком воды, которой она запивала густое мужское семя. Зато во втором Седуксен демонстрировала высшее искусство секса.
Она медленно доводила партнера до последней черты, до содроганий и конвульсий, действуя губами, зубками, языком, а потом не давала возможности ее преодолеть. Наслаждение становилось мучительным, тихие стоны переходили в бессвязное бормотанье, в крики и всхлипы. Обессиленный и не способный сопротивляться, вырваться от нее, Алексей Николаевич, как под глубоким наркозом, услышал голос мелкого беса — Чудакова.
То, что ты меня берешь
розовым, дрожащим ртом,
не закроет эту брешь,
ждущую меня потом…
Седуксен, с долгими перерывами, навещала его трижды. Позднее, уже вооруженный открывшейся ему правдой, Алексей Николаевич вспоминал, что и зрачки у нее были необычайно тусклыми, и кожа нездорово маслянистой и неприятно пахла, и, трусики она не снимала, возможно, не случайно. Но все это было позднее…
А пока что Алексей Николаевич готовился смыть вместе с Навариным вон из Москвы — на юг, в благословенный Крым, и давал последние инструкции Хауз-майору. Помимо собственной работы он вез гигантскую рупись — роман новой знакомой, генеральши Зеленко, о необыкновенной любви металлургов. В издательстве, где этот роман шел по так называемому «социальному заказу», задание Алексея Николаевича деликатно именовалось внешним редактированием.
В коридоре уже были наготове два чемодана и чехол с теннисными ракетками, а они с Георгием на кухне выпивали за отъезд.
