Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

В ВЕНЕ И НАД НЕЮ

Казалось бы, какая разница, где летать?! Москва, Вена, собственные имения… Воздух везде одинаковый! Ан нет: впечатления публики различаются! Одно дело прозаичная трезвомыслящая Европа, где любое мало-мальски важное событие попадает на перо многочисленным газетерам и обсуждается с надлежащим вниманием, другое — далекая Россия, известия из которой часто проходят через много уст и сильно приукрашиваются по пути. Истинное раздолье для краснобаев, навроде того немецкого барончика, коий, послуживши у нас вначале при герцоге Антоне Ульрихе, затем в кавалергардском полку, вернулся недавно в отечество и теперь рассказывает, как, бывши при осаде Очакова, летал верхом на пушечных ядрах. Отчет фон Претлака и прочие сообщения иноземцев о чуде на Воробьевых горах попали в ту же самую струю. Гигантские морские змеи, псоглавцы, явление Девы Марии деревенскому дурачку… В народном уме (если позволительно так называть сие вместилище всякого вздора) всегда циркулирует изрядное число небылиц, к коим и присоседилась страшная сказка о летающем диавольскою силой графе Читтанове, чернокнижнике и некроманте, недаром именуемом турками «Шайтан-паша», сиречь «Генерал Сатаны».

Среди людей образованных простонародные суеверия не пользуются кредитом, зато этот круг имеет свои предубеждения: так сказать, более рафинированные. Одно из них предписывает объявлять вздором и выдумкою все, что не умещается в границах повседневной банальности. Во всяком случае, скепсис достигал высокого градуса. Утверждали, что московский полет на самом деле был искусной мистификацией, до коих столь охочи италианские chiarlatani: птица, якобы, скользила по натянутому меж высокими деревьями шелковому канату, выкрашенному для скрытности в небесно-голубой цвет. Наиболее благожелательные извиняли сей обман присущими варварской России традициями масленичного гулянья, вполне допускающими любое шутовство и скоморошество, за исключением совсем уже неприличных выходок. Рассказы о крымских летучих монстрах скорее усугубляли недоверие, ибо достигали просвещенных ушей в крайне искаженном виде, будучи уснащены самыми вздорными и нелепыми фантазиями. Император Франц, и тот колебался — хотя склонен был верить слову своего генерала, собственными глазами видевшего небывалое. Монарх весьма почтительно трактовал членов Королевского общества, к которому я имею честь принадлежать. Но, тем не менее, определенные сомнения и в его взгляде проскальзывали.

Демонстрационный день с самого начала не задался. Демка Нифонтов, предполагавшийся летуном на вторую машину, внезапно занемог животом. Ему не то, чтобы от земли оторваться — выйти из нужника никак не удавалось. По краткому расспросу, вроде бы, слабительного подсыпать никто не мог… Ладно, милый внучок, не пойман — не вор. Но больше лететь некому. Разве… Приходила уже в голову мысль, что следовало бы обучить летанию не одних лишь отроков холопского чина. Иначе в свете может утвердиться мнение: граф Читтанов употребляет для полетов тех, кого не жалко. Дабы приохотить к сей забаве людей благородных, в корзине зайденфогеля должен тянуть шкоты дворянин, желательно — титулованный! При враждебном отношении ко мне российского шляхетства, у себя в отечестве набрать знатных юношей в ученики нечего было и думать; за границей — требовало времени и определенной репутации летательного ремесла, как занятия вполне аристократического (которое renommee как раз и требовалось приобрести). Порочный круг, во всей своей уроборосной замкнутости. Разорвать оный — способ есть. Простой и очевидный. И, кажется, единственный…

Конечно, в моем возрасте садиться самому править птицей — не очень-то разумная мысль. Зрение слабеет; члены не столь подвижны и гибки, как у юноши; кости хрупки, ежели что… Зато каждая рейка и каждая ниточка в летучей машине знакома, как часть собственного тела. Даже Алешка, с его сверхъестественным чувством воздуха, едва ли может в этом со мною сравниться.

— Едем! Демьян, ты остаешься. Пей отвар дубовой коры и не трескай всякую дрянь, тогда еще доведется полетать!

Легкая карета, запряженная шестериком, неслась по превосходной венской мостовой. Внутри всего трое: мы с Алешкой и здешний камер-юнкер фон Швиндт. Механики при паровой лебедке возле своего аппаратуса и ночевали, чтобы с восходом солнца развести огонь в топке. К полудню, когда проснутся мученики ночных балов и пиршеств, железный богатырь наберет полную силу и будет готов швырять моих птичек с обрыва… Сейчас на улицах Вены можно встретить одних только простолюдинов, с утра пораньше спешащих по своим делам и шустро уступающих дорогу высокосановной упряжке.

Богатые особняки сменяются домиками попроще, потом начинаются сады, потом — и вовсе лес. Дорога ощутимо идет в гору, резвые лошадки с рыси переходят на шаг. Причем, мы еще сбоку заезжаем, где склон пологий. В лоб на эту гору не то, что карета — не всякая коза влезет! Алешка сидит, как на иголках: явно хочет что-то спросить, но не решается. Правильно делает, сейчас я злой.

До отплытия из Крыма удалось слетать пассажиром еще дважды. Как править — не только в теории ведаю, но и к ухваткам присмотрелся. Самое главное и раньше знал: важнее всего сохранять скорость, чтобы не дать парусам крыльев потерять ветер. Если на корабле сие грозит лишь утратой хода, то здесь — костей не соберешь. Лишь перед самым касанием земли надо задрать повыше нос и погасить инерсию, подобно как делают живые птицы; только крыльями бить, как они, не получится. Обстановка для малоопытного летуна здесь благоприятнее, чем в Крыму: кроме самого начала, линия движения пролегает вдоль ровного и прямого дунайского берега. Ежели что не так, всегда можно плюхнуться на мелководье, вроде утки. Вода, она мягче; да и не шибко холодная — по русскому счету конец мая, по здешнему так и вовсе июнь.

С вершины горы вся Вена видна, как на ладони. День солнечный, даже обещает быть жарким. Окончательное приготовление летучих машин к делу полностью захватило мое внимание: минуты мчались нечувствительно. Ну, вроде, проверка окончена… Сколько там осталось до заранее оговоренного срока? Четверть часа? Сигнала еще не было? Камер-юнкер не сводил зрительной трубы с императорского дворца: крохотного белого пятнышка, похожего на игральную кость, упавшую в траву. Когда монарх изволит окончить утреннюю трапезу и вместе со всею свитой выехать из Шенбрунна, нам должны дать знак фейерверком. По прибытии Его Величества в место, именуемое Тюркеншанце, наиболее удобное для наблюдения, оттуда пустят еще один. Ждем, торопиться пока некуда…

Прикрывши глаза, еще раз представил в уме всю последовательность маневров, кои надо будет совершить в воздухе. Достал из кармана изящное изделие мэтра Жюльена Ле Руа, открыл крышку… Время застыло недвижно, как бурная река, внезапно обращенная в лед.

— Ваше Сия…

— Чего тебе?!

— Может, не надо Вашему Сиятельству летуном садиться? Хватит цесарцам одной птицы, обойдутся…

— Если я захочу слышать твое мнение, то прикажу оное высказать.

— Виноват, Вашсясь!

— Дурачка-то из себя не строй… Herr Kamer-Junker, что там во дворце?

— Непонятно, Exzellenz. Какая-то кавалькада отъехала примерно двадцать минут назад, но условленного фейерверка не видно было.

— Откуда именно отъехала? От парадного входа?

— Да. Может, пиротехники оплошали? Хотя… На таком удалении, при таком ярком солнце вспышку пороха можно и не разглядеть. Türkenschanze гораздо ближе, но, к сожалению, чуть за холмом…

— Н-да… И где же прославленный германский порядок?! Теперь ясно, каким образом вы уступили магометанам и потеряли Белград. Надобно решать, летим сегодня, или нет: у меня пар в котле садится!

— Exzellenz, будьте милосердны, подождите еще. Сейчас абсолютно непонятно, где находится Его Императорское Величество, и удобно ли ему смотреть. Хотя бы полчаса!

— Ладно. Но ни секунды больше.

Полчаса прошли в постепенно возрастающем напряжении. Не люблю наказаний на теле и стараюсь не употреблять оные без нужды — но все больше хотелось выдрать кнутом прикомандированных ко мне дворцовых служителей. Или через строй пропустить. К сожалению, это здесь применяется только к солдатам.