Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

Знаете ли, чем интересна дорога из Триеста в Вену? Тем, что линейкой по карте расстояние между этими пунктами — двести верст с малым, а по земле ехать — более четырехсот. Восточные отроги Альп, лежащие прямо поперек, заставляют выписывать петли. При этом, крутых подъемов и спусков остается более чем достаточно. Телега с двухсотпудовым паровиком несколько раз чуть не укатилась в пропасть, потому как возчики были обыкновенные, почтовые, — а умеющие править такими тяжестями есть только в артиллерийском ведомстве. Пришлось, по временам, вылезать из кареты и собственными руками показывать, как вязать дополнительные постромки для помощных лошадей и людей. Зато все окрестные горы осмотрел, дабы иметь возможность выбрать самую из них подходящую для полетов.

Мария Терезия приватной аудиенции не дала. Не потому, что выказала пренебрежение: ей было просто-напросто не до чудес науки, как и любой женщине на осьмом, по внешности, месяце беременности. При собственном восшествии на отеческий трон переживши ужасное время, когда империя чуть не погибла из-за отсутствия наследников мужеска пола, она старалась исключить на будущее время династические склоки, наплодив принцев и принцесс на любой вкус и рожая новых почти ежегодно: ожидаемый ныне младенец должен был стать ее четырнадцатым ребенком. Общий, на всю толпу жаждущих лицезреть государыню, устало-благосклонный взгляд… Вот, собственно, и вся высочайшая милость. Зато император Франц уделил больше внимания.

Я уже имел случай аттестовать сего монарха, как человека заурядного. Но, по здравом размышлении, должен прибавить, что подобная оценка, хотя в целом верна, все же грешит односторонностью. Действительно, в делах государственных и военных все его старания оказались столь мало успешны, что Мария Терезия просто перестала допускать любимого муженька к высокой политике, оставив за ним лишь должность самца-производителя, в коей он был великолепен. Зато приватные денежные заботы, управление всевозможными доходными промыслами либо коронными имениями давались ему куда как хорошо. Будучи наполовину французом (по матери, принцессе Орлеанского дома) и подписываясь даже в официальных бумагах не иначе, как «Франсуа», император вполне усвоил присущий этой нации вкус к многообразным радостям жизни: изысканным кушаньям, дамской красоте, тонким винам, благородному искусству охоты… К чести его, умственные наслаждения в сем перечне тоже присутствовали. Двадцати лет отроду сделавшись лотарингским герцогом после смерти отца, юноша тем не менее нашел оказию усовершенствовать свое образование, для чего совершил длительное путешествие в Голландию и Англию, свел тесное знакомство с Дезагюлье и был им произведен в чин мастера «вольных каменщиков». Хм… Может, тоже тайное общество основать? Ложу маляров и штукатуров, к примеру… Да нет, куда мне! Покойный Жан Теофил удивительным образом соединял блестящие дарования ученого с талантом заморачивать умы титулованным и богатым адептам. Сочетание редчайшее. Даже, пожалуй, уникальное. Так вот, какими бы нелепыми ритуалами не обставлял сей потомок гугенотов свои попытки устроения нового, более разумного мира, он приобщил-таки будущего императора к великому духовному движению нашего века и внушил ему глубочайшее почтение к науке. В свободное от убиения лесных зверей и разбиения дамских сердец время Франц составил прекрасные коллекции минералов и старинных монет, вел переписку со многими видными естествоиспытателями и даже порой почитывал «Философические трансакции Королевского Общества».

Живой интерес к новейшим открытиям и находкам содействовал большему дружелюбию и открытости со стороны императора, чем было возможно ожидать заранее. Буквально на другой день после разочаровывающего приема у его супруги, все тот же фон Швиндт доставил приглашение на обед. Вместо бесчисленных покоев Шенбрунна (в коих мудрено не заблудиться), августейший хозяин, благодаря хорошей погоде, велел сервировать стол в дворцовом парке, где выгорожен знаменитый «звериный сад». Вот, что хотите, то и делайте: и сама империя нелепая, и даже название оной трижды лживое, а умеют же люди с приятностью устраиваться в сем бренном мире! Благородные олени, с достоинством несущие увенчанные рогами головы; пугливые косули, спокойно щиплющие траву в десятке сажен от людей; пчелы гудят над головою, собирая нектар с цветущих лип… Эдем, да и только! Круг был узкий: старый фельдмаршал Вильгельм фон Нейпперг, учитель и друг императора; лейб-медик Герард ван Свитен, как представитель науки; две или три дамы (скорее для украшения, чем для беседы). Говорят, что любвеобильный Франц не ограничивается одной законною супругой, благодаря его усилиям вечно беременной, а одаряет мужским вниманием жену вице-канцлера и нескольких фрейлин: возможно, это они и были. Бог с ними; главное — разговор между мужчинами. К счастью, император предпочитал французский язык немецкому, на котором я едва могу два слова связать.

Только вот конверсация сия пошла не как ожидалось: стоило похвалить окружающую благодать, хозяина неудержимо понесло хвастать. Соловьем заливался, рассказывая, сколько еще у него замыслов по улучшению и самого дворца, и парка при нем, и города столичного, и всей империи… Правила поведения при дворе предписывают в подобных случаях восхищение, и каждый высоко стоящий сановник, в любой стране мира, прекрасно умеет оное изображать. Но под конец мне начало казаться, что лицевые улыбательные мускулы свело от чрезмерного напряжения и шея заболела от беспрестанного кивания головою. Устал, ей-Богу! Дождавшись паузы, осторожно спросил: не лучше ли, мол, замышляемые перемены в жизни подданных, несомненно благие, оставить собственному их усмотрению? Сей опрометчивый выпад окончательно увел разговор на кривые тропы немецкой государственной мудрости, предполагающей, что простой народ настолько же не может о себе позаботиться, как, скажем, корова не способна построить теплый хлев и накосить на зиму сена. Все, не исключая дам, грудью встали за любимого монарха. Ван Свитен в пример темноты крестьянской привел распространенное среди цесарских славян поверье, будто некоторые покойники по ночам оживают и выбираются из-под земли, чтобы пить человеческую кровь. Как возможно терпеть подобное варварство и невежество, да еще и потакать оному?! Занедуживший селянин вместо мер, предписанных медицинской наукой, принимается вместе с соседями раскапывать свежие могилы — и если находит труп, не тронутый покамест гниением, то его и записывает в зловредные упыри. Проткнуть осиновым колом, сжечь, обезглавить, изрубить на мелкие части… Бессмысленное надругательство над усопшими, большинство из которых при жизни были добрыми христианами, а после смерти заслужили покой, — вот что творит суеверное мужичье, стоит поставленным над ним просвещенным и мудрым господам хоть на минуту ослабить свое благодетельное попечение.

— Странно. — Ответил я. — А вот в России продолжительная нетленность тела покойника, напротив, почитается знаком Божьей милости, а иногда и доказательством святости. Не главным, конечно, но важным. И там, и здесь — славяне, племена родственные. Откуда ж такая разница поверий? Может, за темноту народную следует спросить с тех, кто призван быть его учителями, то бишь с духовенства?

Жизнерадостная физиогномия Его Императорского Величества сделалась кислой, будто ее обладатель целый лимон внезапно раскусил: обсуждение дел отцов-иезуитов, кои с странах римской веры господствуют над образованием, никак не входило в его планы. Мне, впрочем, тоже не было резона увлекаться мелочной местью августейшему собеседнику, тем паче — давать повод для ссоры. Совлек с наезженной самохвалительной колеи, и будет. Перешли к артифициальным птицам: я высказал требования к местам, удобным для взлета оных и для возвращения на землю. Франц, как любитель охоты, прекрасно знал все окрестности своей столицы.

— Значит, Вам, граф, нужна гора… В пределах часа конного пути от моего дворца, есть несколько холмов, довольно крутых и возвышающихся от ста до двухсот клафтеров над обыкновенным уровнем Дуная. Однако Бургшталь и Нуссберг сплошь покрыты садами, виноградниками, огородами. Каленберг от подножия до вершины зарос лесом. Леопольдсберг — тоже, но по его склону проходит дорога к часовне св. Леопольда, которую можно расширить…