Следствие считать открытым - Дмитрий Туманов

— При встрече ты его сможешь опознать?

— Навряд ли, столько годин минуло. Разве что по говору — противный такой, ровно и нелюдской вовсе.

— Как он выглядит, как его зовут, есть особые приметы?

— Я… не помню. Он был высок и облачен в долгополый черный клобук. Дивно, я зрил ему прямо в очи, но лика его я не помню. Помню токмо, что глава у него велика, более моей раза в два… Еще помню руки — длинные, сероватые, бескровные… четырехпалые. Вспамятовал! Кто-то из его людин втихомолку обозвал набольшего Бледной Поганкой. Он и забрал то, что было в повозке.

— Что там было?

— Нельзя… Он мене порешит!

— Мы в пустыне, болван, вокруг нас на несколько дней пути никого нет! Но если ты сейчас же не скажешь, обещаю, что оставшуюся жизнь ты проведешь здесь, зарытый в песок по уши!

— Там было… вмершее дитя — дивчина с образом священного Лотоса на челе.

— Кто-кто? — переспросил я, но вместо ответа Фуфырь неожиданно толкнул меня в грудь, да так сильно, что я упал на спину и поехал вниз по песчаному склону бархана. В руке у зеленодольского головы что-то блеснуло. Нож?! Но откуда? Ведь мы же тебя с ног до головы обыскали!

— Ах ты, свин недорезанный! — разозленно воскликнул я, вскакивая и выхватывая меч. — Это большая глупость с твоей стороны, и ты за нее поплатишься!

Но события развивались совершенно непредсказуемым образом. Фуфырь, чье лицо превратилось в маску смертельного ужаса, медленно развернул лезвие острием к себе и, отчаянно и пронзительно завопив, трясущейся рукой воткнул нож себе в горло и одним движением вспорол его от уха до уха.

Безжизненное тело грузно упало на мертвый песок, который теперь жадно впитывал в себя вязкую красную жидкость. Но почему?! Зачем, зачем ты это сделал, жирный безмозглый дурак? О Небеса, как же мне не везет… Какая черная несправедливость — столько времени потрачено в поисках. И вот теперь, когда в деле о Конце Света начало хоть что-то проясняться, самому важному свидетелю вздумалось наложить на себя руки!

А предсмертный вопль самоубийцы поднял на ноги лагерь. Через минуту все уже стояли вокруг и молча смотрели то на меня, то на труп.

— Это не я. Он сам себя убил, — попытался оправдаться я, но голос предательски дрогнул, и слова прозвучали настолько фальшиво, что будь я — не я, то для меня насчет личности убийцы было бы все совершенно ясно.

— Никогда не слышала, чтобы люди убивали себя ни с того ни с сего. Тем более такие жалкие и трусливые негодяи, как этот, — сурово и подозрительно произнесла Региста, внимательно смотря мне в глаза. — У вас, кажется, был разговор, и, судя по мечу в твоей руке, проходил он не слишком гладко. Может быть, ты его и не убивал. Скорее всего ты просто вынудил его к самоубийству.

— Но право же, зачем мне это надо?

— Я не знаю, что произошло между вами, не знаю, за что ты лишил его жизни, мне неведомы замыслы апостола Тьмы. Зато теперь мы будем начеку — за тобой будут постоянно наблюдать. Одно подозрительное действие, и ты покинешь этот мир!

— Опять взялась за старое… — заворчал я, но тут Штырь, осматривавший тело, взял меня под локоток и отвел в сторонку со словами.

— Не спорь с бабой — уважай себя. Никто не знает, что у нее на уме. Ты действительно его не убивал?

— Нет, конечно! Он сам себя зарезал, уж не знаю почему.

— Действительно, странно. Хотя этот студень с его жалкой и предательской душонкой вполне заслуживал подобной участи. Но мой тебе совет — никогда не оставайся ждать свидетелей рядом с еще теплым трупом, да еще и с обнаженным мечом. Держи себя в руках, Райен, — храмовники только и ждут твоей ошибки. Не давай им повода убить тебя.

— Я буду осторожен. Что-то нынче погода портится — не к добру.

Если прошлым вечером закат был багровым, то теперь он потемнел — в глубине пустыни зарождался ураган огромных размеров. После захода солнца подул слабый западный ветер, а на северном горизонте появился одинокий тощий смерч — предвестник грядущего ненастья, которое собиралось обрушиться на нас. Всю ночь мы шли без остановки, и утром на горизонте показались горы, но до них было еще далеко. А страшная буря, увенчанная поверху россыпями грозовых разрядов, медленно и неотвратимо надвигалась сплошной черной стеной.

Региста отдала приказ — идти днем. Она понимала, на какие муки обрекает нас, мы понимали, что это — во имя нашего спасения. На четвертый день в песках под яростным палящим солнцем издохли все трофейные лошади, не выдержав изнуряющей жары. В любом случае воды бы на них не хватило. Крепкие кони храмовников держались то ли благодаря своей выносливой горной породе, то ли из-за того, что были закрыты от солнечных лучей белыми попонами.

Небо сплошь затянуло тучами, и, как только солнце спряталось в песок, мир окутала кромешная тьма, которую рассеивал лишь слабый свет магического кристалла в руке Таниуса, выдвинутого во главу колонны в качестве маяка для остальных, Теперь мы шли на восток по наитию и по слуху — с запада доносился грозный рокот разбушевавшейся стихии. Время от времени темноту вспарывал глухой и басовитый рев смерчей, несущихся впереди урагана. Просто чудо, что ни один из них не зацепил наш отряд.

И вот наступил долгожданный рассвет. Горы восточной Хиггии неприступной стеной перекрыли горизонт, до них было уже недалеко, но буря уже висела над нами, закрывая почти треть небосвода. Порывы ветра стегали нас песчаными плетями со всех сторон, воздух был насыщен пылью так густо, что дышать можно было лишь через ткань, а гул стоял такой, что докричаться до кого-либо вообще не представлялось возможным.

Я вздрогнул, на секунду представив, что творится внутри черной пелены. Так наступал новый день — двадцать второе июня. Священный день — День Света. Может быть, последний день этого многострадального мира.

Несмотря на угрозу с запада, с первым солнечным лучом храмовники спешились и преклонили колени в краткой молитве. После чего Региста приказала гнать коней без остановки. Разверстое бурое ущелье было видно издалека, однако вблизи оно оказалось завалено глыбами размером с коня, и неизвестно, что было дальше, за поворотом. При большом желании и должной сноровке там можно было пробраться, но это заняло бы у нас не меньше дня, а в нашем распоряжении не оставалось и часа. Едва начавшийся день на глазах превращался в ночь, а ветер разогнался до такой степени, что сбивал людей с ног, и теперь дул только в одну сторону — туда, где бушевало черное безумие.

Это не тот путь. Краем глаза я заметил нечто более интересное. Скала по соседству своими очертаниями удивительно походила на череп, наполовину утонувший в песке и смотрящий на белый свет черными провалами пещер-глазниц. В памяти всплыли слова Миррона: «Мертвая голова, мертвый город, мертвые врата, дар мертвых». Так это и есть, наверное, мертвая голова — ее при всем желании невозможно не заметить.