Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Я хотела бы заказать себе шляпку, – решительно сказала девушка.

– Прекрасно. Замечательно. Вы обратились именно туда, куда следовало. Самые последние модели, первосортный материал, шикарные перья и фурнитура. Осмелюсь порекомендовать парижскую модель будущего сезона. Дамская шляпка-капот из бронзового муара с золотым узором, поля гарнированы маленькой диадемой из белого галуна с золотом. Посредине головки золотистая птичка с белым марабу…

– Отлично! Это именно то, что мне нужно. Только пусть вместо золота будет серебро. Договорились? Впрочем, я хотела бы лично переговорить с мастерицей, с Дарьей…

– Простите… Но эту модель может изготовить только Люба…

– Мне все равно. Но я теперь хочу говорить с Дашей! – Софи начинала терять терпение.

Ситуации, когда все участники сцены из каких-то соображений врут друг другу, будучи об этом вранье прекрасно осведомлены, раздражали ее с самых малых лет. Маман неоднократно объясняла ей, что в подобных случаях речь идет не о вранье, а всего лишь о составной части общественного этикета, без которого не может существовать ни одно приличное общество, но Софи до взрослых лет так и не научилась мириться с этим фактом, не испытывая щекотного раздражения.

– Как вам будет угодно. Сейчас Дашу позовут. Не изволите ли подождать вот в этом кресле?

– Я могла бы сама подняться к ней…

– О! – брови женщины сложились укоризненным домиком, а влажные губы причмокнули с ироническим сожалением, как будто Софи была малышом, который при гостях написал в цветочный горшок или иным образом опростоволосился. – Это никак невозможно, поверьте…

– Ну, это мы еще поглядим, – закипая, процедила Софи сквозь стиснутые зубы.

Даша сидела на кровати, потупившись и сложив руки лодочкой между круглых коленей, обтянутых кружевным пеньюаром. Софи она всегда казалась трогательной, глуповатой и похожей на маленькую толстенькую девочку. Именно поэтому она и выбрала Дашу для разговора – с ней казалось возможным говорить легко и не напряженно. Впрочем, Софи была достаточно осведомленной, чтобы понимать – вполне вероятно, что все видимое снаружи всего лишь роль, избранная девушкой вполне сознательно, и выгодно подчеркивающая ее природные особенности.

– Даша, сколько тебе лет?

– Двадцать сравнялось, Софья Павловна. Мы с вами, почитай, ровесники…

– Мне двадцать два.

– А нипочем не дать! – улыбнулась Даша, поднимая взгляд. – Худоваты больно. Вроде Лаурки нашей. Уж она картоплю на сале ест, ест, а все не впрок…Ой! – девушка зажала рот ладонью, увидав потемневшие глаза Софи и разом сообразив, что сказала лишнее.

– Ничего, Даша! Не твоя вина, – медленно, перебарывая себя, выговорила Софи.

Слышать, говорить и думать о Грушеньке-Лауре было положительно невыносимо. Иногда Софи хотелось ее просто убить, и тем разом разрешить все проблемы. Или уж открыть Грише глаза. Но как же? Где тот Гриша? Носа не кажет, как Софи на Пантелеймоновской поселилась. Забыл про сестру? Стыдится? Брезгует? Боится? Что ж? И если рассказать… Как он поступит? Бросит Грушу? Или наперекор всему возьмется спасать?

Софи не раз слыхала от Матрены рассказы о таких «спасителях». Юноши из хороших семей влюблялись в падших женщин, выкупали их у сутенеров, учили читать, писать, устраивали на работу, иногда даже женились на них. Кончалось все всегда одинаково. Девицы быстро уставали от непривычного образа жизни и умственных усилий, начинали лениться, скучать, потом раздражаться на учителей-спасителей, изменять им с другими мужчинами, а в конце концов устраивали безобразные сцены, тошнились от ненужной им добродетели, сбегали и возвращались к прежней жизни. Юноши в зависимости от темперамента и природного занудства вздыхали с облегчением, впадали в жестокую меланхолию, теряли веру в себя и светлое начало в жизни, травились, стрелялись или уезжали на воды.

Прекрасно, пожалуй что, как никто другой, зная Гришу, Софи терзалась самыми жестокими подозрениями и ужасными предчувствиями. Но что она могла сделать? «Посмотри на себя!» – скажет ей брат в ответ на все ее увещевания, и будет по-своему прав.

Еще до переезда на Пантелемоновскую Грушенька и Софи несколько раз случайно встречались в Доме Туманова, хотя обе явно и недвусмысленно избегали друг друга. Когда остренькое, нездорово изможденное личико Груши-Лауры попадалось ей на глаза, Софи хотелось выть от отчаяния. Один раз она была близка к тому, чтобы умолять Туманова выгнать Грушу с глаз долой, на улицу. Остановило Софи два момента. Первый: Груша найдет другой дом терпимости, и чем это улучшит ситуацию? Второй: Туманов может не согласиться исполнить просьбу Софи, сославшись на то, что у него лично, Прасковьи и клиентов нет к шляпнице никаких претензий, а Груше надо содержать мать и братишек. И что тогда делать Софи? Как вести себя, получив недвусмысленный отказ?

– А что ж, Даша? Ты сама из каких будешь? Сирота или семья есть?

– Есть, есть семья! – закивала Даша кукольной головкой и снова потупившись, усмехнулась. Все всегда спрашивают одно и то же. Знатные, не знатные, учились, не учились, а любопытство у всех одинаковое, клубком вьется, покоя не дает. Вот и болбонят одно на всех. Как заведенные. Вроде тех механических мопсиков, что хозяин для Софьи Павловны купил. Все девочки тогда смотреть бегали. Где-то они теперь? И на что ей пять штук? Даша хотела бы себе одного. Повязала бы ему бантик на шею, посадила на кровать. Заводила, когда клиент… Вот была бы потеха! Нешто попросить? Говорят, Софья Павловна не жадная… Нет, не время еще. Понять бы надо, зачем пришла… Да хватит ли ума разгадать, коли сама не скажет?

– Что ж, бедствует? Семья-то?

– Да нет, отчего? – Дашка зевнула. Для клиентов у нее давно уж была в ходу душещипательная история про совращение гусаром, но рассказывать ее Софье Павловне почему-то не хотелось. В серьезных внимательных глазах Софи не было ни пустого любопытства, ни маслянистой жалостливости. Она действительно хотела слушать и понять Дашку.

«Да ведь у нее и вправду ко мне (ко мне!!!) дело есть» – вдруг догадалась Даша и аж поежилась от внезапного желания угодить, не обмануть Софьиных надежд, в чем бы они ни заключались.

– Матка у меня швея была, – начала рассказывать девушка. – Выучки хорошей, и руки золотые. Заказов много, работала от темна до темна, но зато и при деньгах всегда. Ели досыта, со сластями и маслом, а меня матка своими руками одевала, что твою куклу. В волосах ленты, на платьях оборочки, на улице меня за господскую дочку принимали. Вроде как нянька погулять вывела. Мамке лестно было… Потом булочник-вдовец к ней посватался. Двое своих детишек у него от жены-покойницы остались. Алене нынче пятнадцать будет, а братику Кирюше – 12. Матка как за него пошла, шитье бросила. Так иногда по мелочи шила, для меня да для Алены, да из соседей кто на свадьбу попросит… Жили мы неплохо. Мы с Аленкой ладили хорошо, отчим меня не забижал, матка ему в булошной помогала, а Кирюшечка маленький такой забавный был, кучерявый, мы с Аленкой все его девочкой наряжали, банты завязывали…