Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

«В Греции все есть!» — подшучивали усовцы.

Замечательный магазин. Только из-за одного этого магазина можно было в дачное хозяйство устраиваться.

Неподалеку от Усово расположились «Академические дачи», крупнейшим ученым-ядерщикам Сталин их раздарил. Академикам выдали пропуска для прохода на цековскую территорию. Однажды подходит к усовской проходной сын академика Зельдовича, а пропуск взять забыл. Шарит перед охранником по карманам — нет пропуска! «Я сын академика Зельдовича, с академических дач, — объясняет, — пропустите!» Вахтер смотрит на него внимательно и спрашивает: «Где сам Зельдович?» А академик Зельдович, в составе делегации, в Грецию улетел. Сын и отвечает: «Он в Греции». Как услышал вахтер про Грецию, сразу растаял: «Проходи, — говорит, — Но больше пропуск не забывай, не пущу!» Вот какое магическое слово «Греция», а ведь всего-навсего название крохотного магазина. Когда Аня туда в очередной раз зашла, толстая продавщица, она же и заведующая, и кладовщик, крикливая тетя Шура, с ходу отрезала:

— Шагай к директору! Бумажки на тебя в этом месяце нет!

Работники хозяйства знали, что означало «идти к директору», не пропускал усовский директор мимо себя ни одной смазливой мордашки. Все в человеческой жизни встречается — и хорошее, и плохое, и приятности, и неприятности, и победы, и поражения, и лицемерие, и подхалимаж, и обман случается, а вранье сплошь и рядом прижилось, и множество всяческих испытаний человека подстерегает, и никуда от подобного прискорбья не скрыться, не в сказке живем! Чтобы с прибавкой жить, несправедливости и унижения терпи — или будешь нещадно бит и унижен.

Букин уже три месяца как Аню не проведывал, а три месяца срок долгий, это уже не влюбленность получается, да и не увлечение вовсе, и обстоятельства такие сразу окружающие подмечают. После директорских выговоров смотрели на Залетаеву работники с любопытством, некоторые сочувствовали: «Попалась в лапы к медведю!» — другие — с безразличием: «Не сахарная!» Кое-кто язвительно выговаривал: «Тут со всеми так!» Директор уже вызвал Анну Витальевну на разговор в свой укромно стоящий в сторонке у оврага домик, но, к счастью, потребовал его звонком заместитель управделами, что-то в даче у него, видно, поломалось, а может, какой другой вопрос образовался, мало ли что такому тузу заблагорассудилось? Умчался директор, чуть не сбив Аню с ног, со словами: «Потом зайдешь, потом!»

Страшнее замуправделами человека для директора не существовало. Замуправделами был, что называется, его самое что ни на есть первейшее начальство. Так и не попала Анечка в этот раз в разбойничьи лапы. Злые языки поговаривали, что Аня может стать директорской постоянной, точно так, как целых два года подряд, была крупнозадая Оксана. Говорили, что Оксана ему чуть не родила. Обитала сожительница прямо в его служебном домике и уходила в общежитие лишь на праздники, когда к директору приезжала из города семья — жена с тремя мальчиками-погодками.

Но ни Оксана, ни законная супруга не могли помешать шустрому директору проказничать. В запасе у него оставалась узенькая комнатка в административном здании, смежная с его кабинетом, и две служебных квартиры — одна в Жуковке, а другая в Одинцово. Вот там Михаил Аркадьевич и отличался. В конце концов с Оксаной директор расстался, предварительно сделав ей однушку в Тушино. Было за что девке страдать. Недолго думая, она вышла замуж за инженера водоканала и сбежала из цековского поселка, зато сейчас в поле зрения образовалась Анечка Залетаева, высокая, с удивительными карими глазами, фигуристая и совсем молоденькая, ей только-только исполнилось девятнадцать. Взглянув на нее, директор прямо обомлел! Сначала он опасался, не найдутся ли у Ани важные покровители, обслуга хрущевской дачи талдычила о подполковнике Букине.

«Непохоже! — размышлял директор, — ничего особо доверительного, ни указаний, ни просьб, мол, присмотри, ежели что — сразу звони! — Букин не высказывал. Попросил лишь, чтоб зарплату назначили повыше, и точка. А значит, дело прошлое у них с начальником хрущевской охраны».

Но спешить Михаил Аркадьевич предусмотрительно не стал, понимал, что можно на неприятности напороться, поэтому занимался исключительно любованием и, как опытный ловелас, выжидал: может, кто поважней Букина проявится. Но, нет — тишина!

— Прекрасненько! — тряс остатками рыжих кучеряшек сорокалетний директор.

Семь лет он руководил хозяйством и был тут, что называется, как рыба в воде. Кому положено, вернее, тому, кто поважнее и мебель новую поставит, и холодильник вместительный подвезет, и последнюю модель телевизора установит, и радиолу громоздкую немецкую грузчики с осторожностью в гостиную занесут, расстелют по комнатам мягкие ковры с затейливыми рисунками, от которых надо было хоть как-то разгрузить забитый трофейным барахлом склад, и люстры нарядные, протерев массивный хрусталь, вывесят. Кто поважней — тому и сестру-хозяйку посмекалистей, и повара по проворней.

Безошибочно Михаил Аркадьевич в иерархии ориентировался. В дни рождения самых значимых людей обязательно являлся с цветами, с чувственными поздравлениями, которые заучивал наизусть и неоднократно репетировал стоя перед зеркалом, чтобы выражение лица было искреннее, разученные фразы произносились душевно, естественно, даже чувственную дрожь в голосе вырабатывал! В усовской столовой для виновника торжества обязательно выпекали торт, директор лично следил, как на нем выкладывали кремовые розочки, чертили разноцветными вареньями и заварными сливками торжественную надпись. Он знал наперечет дни рождения всех проживающих в дачном поселке, их детей и внуков, а уж жен — с закрытыми глазами!

Директору было самому приятно, что он все так замечательно помнит и с должным вниманием организовывает. То есть был он, как говорится, на хорошем счету. Только вот с замуправделами у него поначалу не складывалось, очень тот был холодный, неприкасаемый, даже мамочка директора, работавшая начальником финотдела в Министерстве торговли, качала в замешательстве головой. «Старайся, Мишенька, а то выгонит!» Не мытьем, так катаньем ублажил он грозного начальника, а как ублажил, тогда и задышал полной грудью, тогда-то и пошел в разгул, не стесняясь, вдарил по бабам, стал в хозяйстве каждую молодку проверять, зацвел от вседозволенности. Демон, сущий демон!

Когда его взгляд остановился на Анюте, Михаил Аркадьевич выбрал такую тактику: всякий раз делал ей замечания и выражал недовольство. Вот и сегодня на глазах у сотрудников он учинил разнос, прямо в оранжерее накричал, довел до слез. Никакого настроения работать в таких условиях у Ани не было. Она стояла как в воду опущенная, тут-то Михаил Аркадьевич и приказал Залетаевой повторно явиться в кабинет. В кабинете благосклонно разрешил присесть. Смотрел на девушку с нескрываемым удовольствием и загадочно улыбался.

— Хочешь, Анна Витальевна, оклад у тебя будет как раньше?

— Это за что же? — обомлела Аня.

— А ты не догадываешься? — сузив масленые глазки, просюсюкал грозный директор и, как прожорливое чудовище, выполз из-за стола. — А вот за что! — елейно выдохнул он, завладев ее мягкой рукой, а вторая уже готова была заскользить по девичьей талии.

— Да иди ты, леший, со своей зарплатой! — оттолкнув нахала, выпалила Аня и, хлопнув дверью, выскочила в коридор.

В Усове давно спорили, когда директор подомнет под себя строптивую Аньку. Неплохой он был человек, Михаил Аркадьевич, непьющий, рассудительный, незлопамятный, но уж очень был на прекрасный пол падок, не пропускал мимо ни одной юбки, а тут такая цаца у него под боком разгуливает.

Аня с возмущением бежала домой — никогда больше не вернется она в это проклятое место!

— Что он себе думает, тарантул! Думает, ему все дозволено?! А Букин, предатель, бросил меня на растерзание! Проклятые мужики! — сотрясалась в рыданиях Анечка.

Ее лучшая подруга Клава, сразу после школы выскочила замуж, вмиг забеременела, родила и опять забеременела. Сейчас носит второго, через месяц рожать, а ее муженек, стервец, только и знает, что безобразит, по девкам шатается, а она, с большим животом, сидит дома и уже ему не нужна. Когда муж возвращается пьяный, называет жену «ехидна». А вторая подруга, Наташка, тоже сразу замуж вышла, да только за горького пьяницу угодила, тот на девок не заглядывается, но жизнь у Наташи хуже, чем у Клавы. Все без остатка муж пропивает, весь синий стал, бубнит неразборчиво, грязный, из дома вещи тянет, а Наташку лупит нещадно, какое тут счастье в замужестве!

— И здесь, что ни мужик, сразу щупать! Ненавижу их! — всхлипнула Аня.

Она выскочила за цековскую территорию и почти бегом понеслась в сторону деревни.

— Домой, скорей домой!

Девушка была так обижена, так несчастна, так глубоко оскорблена, что захлебывалась от горя. Запыхавшись, вся в слезах, она промчалась мимо хрущевского КПП, в бессилии опустилась на скамейку перед своим забором и, закрыв лицо ладонями, разревелась навзрыд, горько-горько.