Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Сейчас, матушка испьем! — отозвалась женщина. — У меня еще и прянички есть!

Печь разгорелась, железная труба уютно завыла, тепло расползлось по комнатке.

— Отец-то Василий, про нас не забыл?

— Навестить обещался.

— Заскучали по нем!

— Угостим его сегодня на славу: и пряничками, и картошечкой, а то все он балует, — подавая чай, скороговоркой выдала Надя.

Поставив варить картошку, она добавила к ней жирные головы сельди. Засаливали селедку в пряном рассоле. Рыба придавала картофелю пикантный аромат. Надя раздобыла где-то сливочного масла.

— Настоящий пир получается! — ощущая невероятные запахи, выговорила Марфа.

— Гуляем, матушка, гуляем! — довольно улыбалась помощница. — Позволено ведь, поста нет.

— С молитвою невелик грех! — отозвалась Марфа.

Повернув голову в сторону плиты, она словно пыталась разглядеть своими невидящими глазами хлопоты: как Надя бережно чистит картофель, любуется на жирные, истекающие терпкой вкусностью головы сельдей, круто заваривает чай. На Пасху появилась у них литровая банка меда, медок тот мигом скушали, а сегодня вот — прянички! За комнатку, где ютилась Марфа, Надя отдавала треть собственной санитарской зарплаты. В родильном доме она работала акушеркой.

— Радуюсь я за тебя, родимая, — проговорила Марфа. — Каждый день ты новую жизнь встречаешь, с великим чудом соприкасаешься, с чудом рождения!

— И верно, рождение — чудо! — соглашалась Надя.

Сегодня у нее не получилось заплатить за марфину комнату, купила племяннику, которого после успешной сдачи экзаменов зачислили в горный институт брюки. А то что же получится — парень пойдет на занятия в обносках? Теперь женщина мучилась, как ей идти к злобливой марфиной хозяйке? В прошлый раз за опоздание в оплате жилплощади пришлось отдать бутыль молока и баночку смородинного варенья, а сейчас что нести?

— В отъезде наша хозяюшка, — нюхая аппетитные запахи, выговорила Марфа, — через недельку появится.

— И это известно! — изумилась Надежда.

Марфа пожала плечами.

— Скорей бы отец Василий нас ближе к себе перетянул! — вздохнула помощница.

Из-за дождей и серой промозглости вторую неделю не выносили Марфушку на прогулку. Сколько можно дождям идти, лето закончилось, а дожди льют и льют! В ближайшее воскресенье надеялись погреться на солнышке, подышать свежим воздухом, по приметам погода должна быть теплая, и обязательно — в храм! От того, что Марфа вторую неделю не появлялась в церкви, прихожане забеспокоились, ведь почти у каждого был к ней вопрос, многим помощь ее требовалась. Марфа никому не отказывала: помогла советом, заступилась молитвою. Со всей Москвы, с ближайших деревушек и с окрестных городков устремились в Коломну люди.

11 сентября, суббота

Две недели шли проливные дожди: и ночью, и днем, и с утра, и вечером. Промозгло, зябко, листья пожелтели, попадали, полуголые, разграбленные ранней непогодой деревья казались унылыми, замученными, да и река стала иной, совсем не летней, без веселых бликов, всплесков, стрекоз и ласточек, она недвижно лежала меж берегов темной широкой полосой. Воды ее точно остановились, стали тягучими, тяжелыми и, наконец, застыли в преддверии долгой зимы. Сырой ветер липко дышал в лицо.

По крутой деревянной лестнице, Никита Сергеевич и Анастас Иванович спускались к скучному берегу. Приходилось предусмотрительно держаться за перила, чтобы, поскользнувшись, не потерять равновесия и не грохнуться вниз.

— Осень! — пробормотал Хрущев и поежился. — Рано в этом году осень пришла.

— Рано, — придерживаясь за поручни, согласился Микоян. — Но еще не холодно, просто дождь зелень задушил, все промокло, пожелтело. Вон, смотри, небо светлеет. Может, порадует сентябрь напоследок?

— Кто его знает! — обозревая даль, отозвался Никита Сергеевич и, наконец, ступил с деревянной лестницы на землю.

За долгие, однообразно серые недели утро впервые выдалось без дождя. Из-за нескончаемых осадков лужи не имели берегов, сырость проникла повсюду, казалось мир, стал маленьким островом среди безбрежных вод и умещается лишь на крошечном пятачке суши, который вот-вот уйдет из-под ног. Эти дни ходили в сапогах, непромокаемых ботах, плащах, с зонтами. Зато сегодня солнышко показалось, прогнало хмарь, омолодило день, тронуло ясной синевой небо, подсушило переполненные мутными раздумьями лужи, но вид вокруг все еще оставался унылый — долгая непогодь окрасила сочные летние краски в немилосердные тона осени.

— Грибами пахнет, — потянул носом Никита Сергеевич.

Они добрались до реки и двинулись вдоль берега.

— Надо, Анастас, к китайцам лететь, Мао Цзэдуна с пятилетием республики поздравлять.

— Поздравить надо. Китай — великая страна, Поднебесная.

— Мне-то ехать?

— Без тебя нельзя.

— Боюсь, не утвердят меня руководителем делегации, либо Молотов главным прорвется, либо Маленков. А вторым лицом я ехать не хочу.

— Ты, Никита, ведешь заседания Президиума Центрального Комитета, а Центральный Комитет — всему голова! — назидательно ответил Микоян.

Спутники не торопясь добрели до раскидистой ивы. Ива почти сползла в воду и, наверное, оттого, что за долгие годы приноровилась к всегдашней влаге, сохранила абсолютно нетронутой зеленую крону, которая от постоянных дождей, казалось, еще больше зазеленела. В глубине плакучих ветвей примостилась одинокая лавочка. Щурясь на солнышко, которое светило ярче и ярче, Анастас Иванович, расстегнул плащ, выволок лавочку из укрытия и установил на припеке.

— Присядем? — предложил он, еще больше распахиваясь.

— Не геройствуй, простудишься! — предостерег Никита Сергеевич.

— Соскучился по солнышку, — отозвался Микоян и спросил: — Ты-то доволен, что Первым стал?

— Кажется, будто я на войне воюю.

— Все мы воины в этой жизни, кто с ножом, кто с дубиной скачем.

— Нам, брат, приходится словом воевать, в убеждении наша сила. А словом воевать куда сложнее, — отозвался Никита Сергеевич и обломал тонкий ивовый прутик.

Река не шевелилась, застыв перед глазами гладкой черной поверхностью.

— Китайцы — своеобразный народ, у них сознание особое, отличное от нашего, — проговорил Микоян.

— Да ладно, все люди одинаковы, ходят на двух ногах!

— Не скажи, в каждом народе свои особенности. Азербайджанец, например, и армянин совершенно разные.

— Это в тебе армянин говорит! — заулыбался Никита Сергеевич. — Я, Анастас, не спорю, особенности, конечно, есть, но смысл человека, корень, так сказать, общий. Давай лучше за Китай поговорим.

— Китаю Сталин первостепенное внимание уделял, добивался, чтобы китайцы японцев стерегли, боялся, что японцы Гитлеру на помощь придут и нам в тыл ударят, — начал Анастас Иванович. — Границы с Китаем у нас по существу не было: здесь держим, а через сто километров — иди-шагай, ни одного пограничника. Поднебесную тогда на лоскуты раздирали, здесь один командир, там другой.

— Японцы быстро хилых подмяли, один Чан Кайши стойко держался, он, бесспорно, самый влиятельный китайский правитель, — подметил Никита Сергеевич.

— Такой и был нужен, чтобы японцам противостоять, любой ценой требовалось опасность от дальневосточных границ отвести. Чан Кайши, безусловно, хорошо, но на него большое влияние американцы с англичанами имели, как раз тут Мао Цзэдун подвернулся. — Микоян посмотрел на Никиту Сергеевича. — Да сядь ты, в самом деле, чего стоишь?

— На реку смотрю.

— Тогда коммунистическую партию в Китае создали, при ней — Красную армию. За несколько лет коммунисты окрепли, и Мао сделался там центральной фигурой, иначе бы за ним народ не пошел.

— Потому что марксист, — определил Никита Сергеевич. — Он тоже против богатых боролся.

— И это тоже, — согласился Микоян. — Думаю, японцы решили Россию на зуб попробовать, недаром в Монголию залезли. Жуков тогда мастерски выступил.

— Да, Жуков японцев урезонил, врезал, так уж врезал!

— На Гитлера это впечатление произвело. Не случись у нас печального опыта Финской войны, Гитлер бы Союз не тронул, — заключил Анастас Иванович.

— Об этом стыдно вспоминать! — взмахнул рукою Хрущев. — Наши силы во много раз превосходили противника. Я, например, знаю, что самолетов у нас более двух тысяч было, а у финнов — сто, танков — четыре тысячи, а у них — двадцать! Опозорились мы капитально. Тимошенко полностью себя дискредитировал, а ведь считался талантливый маршал.

Вспоминая о позорной стодневной компании, Микоян болезненно скривился:

— Ко дню рождения Сталина прорвать финскую оборону хотели. Сколько солдат переубивали, сколько техники загубили!

— Точно, точно! — подтвердил Хрущев. — В Кремле уже народное правительство Финской социалистической республики сидело.