Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

В. Г. Науменко — А. Н. Шпаренго. 15 февраля 1956 года.

<…> Вы сообщили мне очень интересные сведения о себе, а именно то, что Вы были вывезены из Лиенца и по пути выпрыгнули.

Я слышал о таких случаях, но впервые встречаю человека, который сделал такой смелый шаг. Это интересно не только для меня, но и для других казаков, а для собираемых мной материалов о трагедии казачества — дополнение, иллюстрирующее русскую поговорку «Смелым Бог владеет».

… Постараюсь ответить на Ваши вопросы.

О генерале П. Н. Краснове. Какого он политического направления? Убежденный монархист. Потеряв Россию, впредь до ее возрождения, он считал Дон самостоятельным и всячески старался быть полезным ему. В свое время для получения возможности его существования он связался с немцами. Конечно, он самостийником никогда не был. Самостийность его была «впредь до…».

К сожалению, у него была отвратительная черта, свойственная довольно большому числу донцов. Дон — это все, а остальные Войска ничто. Эта черта отталкивала от него многих. Он не терпел наряду с собой людей самостоятельных, но слепые исполнители его воли, были милы его сердцу. Этим широко пользовался злой гений Петра Николаевича, Семен Краснов. Не будучи человеком умным, он был хитер. Он если не главный, то крупный виновник того, что произошло. Он умел льстить старику, а тот не мог разобраться, где лесть, а где правда. Хорошие слова ему нравились. Занятый многими делами, П. Н. Краснов не всегда разбирался в том, что предлагает Семен. А Семен, задумав что-либо, хитро подходил к выполнению своего плана. «Ваше Высокопревосходительство! — говорил он. — Вы изволили как-то высказать пожелание, чтобы это было сделано так. Ваше желание исполнено».

То, о чем говорил Семен раньше, и в голову не приходило старику, но он, не то делал вид, не то сам верил, что он об этом говорил, и благодарил «Сему». Оба довольны.

Скажу Вам пример из моего личного соприкосновения с П. Н. Красновым. По прибытии казаков в район Джемоны, я поехал туда, чтобы лично убедиться и, если надо, доложить Начальнику управления о том, что я там найду. А нашел я многое. Доманов был человек совершенно не понимающий дела, случайно возглавивший Казачий Стан. В нем, как Вы сами знаете, многое было неладно, начиная от взаимоотношений Доманова с командным составом и более видными казаками. Нашел, что в строевых частях было весьма слабо поставлено дело вооружения и снабжения. Например, на вооружении было несколько сортов винтовок и автоматов. Казалось, надо бы было распределить его по полкам так, чтобы в одной части по возможности было одного типа вооружение. В частях же Доманова была полная неразбериха — все перемешано. Совершенно безобразно было поставлено дело с ковкой лошадей, плохо с обмундированием и питанием. Все это при умелом подходе к делу можно было устранить, так как немцы широко шли навстречу просьбам Походного атамана. К сожалению, последний, не будучи способным, во всем разобраться и все сделать как надо, сваливал все на немцев — что они, де, не дают. Это была неправда, а лишь самооправдание.

Так вот, вернувшись в Берлин, я на следующий день правдиво все доложил П. Н. Краснову. Он ничего не сказал. А на следующий день встречаю Семена Краснова, а он возбужденно мне говорит: «Что ты наделал! Из-за твоего доклада старик целую ночь не спал». А дальше, в тот же день, он поехал в Италию, через несколько дней вернулся и доложил старику, что все в полном порядке. Доклад этот случайно происходил в присутствии начальника нашего Войскового штаба, тогда штаб-офицера для поручений при мне, полковника Зарецкого.

П. Н. Краснов, выслушав Семена, был весьма доволен и сердечно благодарил его за прекрасный доклад. Старик успокоился.

И вот такая система успокоения его и была главной заботой Семена Краснова. «На Шипке все спокойно».

Я полагаю, что этого достаточно, чтобы Вы имели представление о характере П. Н. Краснова и о тактике окружающих его лиц.

Как я отношусь к его приказу № 12? Я считаю это делом рук Семена и Доманова. Сам П. Н. Краснов не додумался бы до такого абсурда, что я был избран на Лемносе чуть ли не двадцатью человеками, когда всем известно, что там было до 20 тысяч человек, представителями которых, собравшимися в Раду, я и был избран Атаманом.

Что же касается отношения Краснова к Власову, то тут, как мне кажется, играли роль два явления. Первое — представители немецкого командования неодобрительно смотрели на объединение всех русских под чьим бы то ни было возглавлением, а тем более для них был неприемлем Власов, что он стоял за единую Россию. Это первое, а второе — честолюбие П. Н. Краснова, который, подогреваемый Семеном и другими, никак не допускал возможности подчинения казаков кому бы то ни было.

Но, возможно, в таком понимании действий П. Н. Краснова я ошибаюсь.

Что касается обращения, подписанного Соламахиным, Есауловым и прочими, то я полагаю, что вызвано было оно исключительно желанием подписавших угодить Краснову. Один из вернувшихся из советского плена, писал мне, что он сидел с Соламахиным один год в лагере и говорит, что однажды он задал Соламахину вопрос, почему он подписался под этим письмом. «Тот вздохнул, — пишет он, — и сказал: бывают в жизни ошибки».

То обстоятельство, что Соламахин, будучи освобожден из лагеря, не поехал за границу, а остался в СССР, он объясняет тем, что ему после этого поступка стыдно смотреть в глаза казакам. Я же думаю, что Соламахина остаться в СССР заставили другие соображения.

… Духопельников. Впервые я услышал эту фамилию от П. Н. Краснова. Он мне говорил, что перед ним стал вопрос, кого назначить Походным Атаманом: Павлова или Духопельникова. И что он назначил первого, а на мой вопрос [о втором], он, Петр Николаевич, всегда воздержанный в словах, ответил: «Это просто сволочь!»

Насколько я узнал Духопельникова, это определение к нему не подходило. Он как организатор — ничто, но человек неплохой. Но,… может быть, информация моя неправильная…

Кулаков, это, несомненно, честный и порядочный человек. К сожалению, он не был образованным человеком, а просто хорошим и честным казаком. П. Н. Краснов держал его, как члена Главного Управления Казачьих Войск, в черном теле — Кулаков все время был при дивизии Паннвица, в 6-м Терском полку в роли «Полкового Атамана». Среди казаков и немцев он пользовался уважением.

… Прошу Вас не считать, что я свожу с кем-либо из описанных людей личные счеты. Таковых у меня с ними не было. Пишу, как понимаю то, что пережил. Взвесивши все, Вы возьмете от меня то, что соответствует Вашим намерениям.

Я Вас понимаю, что самое тяжелое, это незаслуженно оклеветать или очернить человека.

Выдачи в Кемптене, Дахау и Платтлинге

В Кемптене, в «лагере белых эмигрантов», генерал Науменко жил с семьей в августе 1945 года, как раз в то время, когда происходили выдачи, описанные ниже.

В этом и других лагерях для белых эмигрантов находилось и много бывших советских подданных, «остов», убежавших из лагерей «возвращенцев на Родину» и перешедших на нелегальное существование. Любыми способами они старались скрыть свое подданство и избежать облав, устраиваемых новоприбывшими комендантами возвращенческих лагерей! Белые эмигранты всеми силами помогали этим скрывающимся, принимая их в свои «белые» лагеря, давали ложные свидетельские показания и поддельные документы.

Из дневников генерала В. Г. Науменко:

Кемптен

<…> 16 августа [1945 года], четверг, 12.15. Не писал в эти дни, так как произошли события чрезвычайной важности для нашего лагеря.

12 августа — день горя и траура для всех нас, живущих в Кемптене русских эмигрантов, в лагере, именуемом Вительсбахершуле, на Фрюлингштрассе № 14.

В этот день было вывезено насильственным порядком больше 100 жителей лагеря и несколько человек погибло. Тревога наступила еще с вечера 11 августа. Вечером по лагерю разнесся слух о том, что ночью будут поданы автомобили, и часть жителей будет вывезена в совдепию. Откуда этот слух взялся — неизвестно, но передовали его упорно.

Накануне в наш лагерь приходили и просили разрешения переночевать два молодых человека, живших в большом лагере (надо сказать, что лагерь помещался в большой трехэтажной школе и одноэтажном небольшом здании рядом с ней на той же улице, где жила наша семья). Приход молодых людей показался подозрительным, их не пустили.

Часов в 9 вечера в двери нашей комнаты постучал один из тех же молодых людей и спросил, дома ли Коля (Н. Г. Назаренко, зять генерала Науменко. — П. С), и что ему надо его видеть. Его дома не было и я сказал, где его можно найти. Когда этот человек ушел, то мы проследили, что он не пошел в лагерь, где был Николай. Через короткое время ко мне пришли два жителя нашего общежития и спросили, знаю ли я того человека, что только что заходил. Я его не знал — так и ответил им. Они сказали, что этот тип подозрительный и что, по их мнению, он приходил, чтобы узнать, где я. Это они поставили в связь со слухом о предполагаемом вывозе из нашего лагеря и сказали, что сочли долгом об этом меня предупредить.