Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начальник производственно-технической конторы по комплектации — Силин в снабжении проработал всю жизнь и усвоил правило, что главное для выживания — это вовремя и правильно доложить о исполнении, а если недоисполнил или исполнил не то и не так, то время и жизнь все по местам расставит, глядишь — и утрясется само собой. Поэтому, на приказ отгрузить материалы для стройки, он поступил мудро: поскреб по полкам складов и, с грехом пополам, загрузил одну машину. Зная нрав Холодова, Силин не рискнул докладывать, что отгружать больше нечего и перестраховался по-своему: еще один Камаз загрузил песком, а другой цементом и битумом. Зачем в Сукко битум, Силин не знал и никто его ему не заказывал. Просто другого ничего на складах в этот момент не имелось, а битумом УПТК затоварилось «под завязку» и Силин решил разгрузиться от неликвидов. Зато управляющему удалось доложить: три большегрузных Камаза пошли на Сукко. Но уточнять, что повезли через всю страну и песок и битум, которые в конце пути станут золотыми, не стал из скромности. Зато вопрос снабжения с контроля временно сняли ко всеобщему удовольствию.
Председатель постройкома Овечкин, наверное, один-единственный из всего треста на совесть старался открыть лагерь. И не из одной внутренней порядочности, но и в преддверии грядущих перевыборов объединенного постройкома, на которых открытие летнего лагеря отдыха планировалось поставить в заслугу. Именно ему удалось добиться средне-сдельной оплаты для рабочих, занятых в пионерском лагере, и высылки аванса за текущий месяц. А из кассы профкома на подотчет Тучина была выдана крупная сумма на непредвиденные расходы, какие случатся. С наказом — ни денег, ни себя не жалеть, а лагерь открыть. Дети ждут поездки к морю и обмануть их ожиданий нельзя.
У управляющего трестом на счет лагеря имелись свои виды и ожидания, у профкома — ожидание командировок на побережье за профсоюзный счет, у прекрасной половины треста — предчувствие совмещения своего очередного отпуска с работой в любой лагерной должности, какая отыщется. Хотя бы и начальника лагеря или кастелянши — неважно. Лишь бы поближе к морю.
В мае море даже в Сукко еще холодное и на пляже не погреешься. Остаются танцы. Вечером в танцзале пансионата кино и танцы. Сибиряки на них не последние люди. Даже пожилые, по курортным меркам, Сан Саныч и Миронов не страдают от невнимания. Одному Хаму в посещении танцев отказано, как фигуре для интеллигентных знакомств бесперспективной из-за синих от наколок пальцев и особой манеры поведения, для просвещенного общества неприемлемой. Зато красавец Богдан, в обращении с дамами по-южному мягкий и обаятельный, в фаворе и сумел вскружить голову москвичке того возраста, в котором каждое новое знакомство с мужчиной кажется значительным и последним, после которого жизнь кончается. Меж ними было все, что случается с одинокими на курортах: знойные объятия, поцелуи, страсть, заверения в любви и окончание срока путевки и очередного отпуска у Аллы Алексеевны. И вот тогда, в танцзале состоялся тот роковой разговор, после которого дальнейшее общение наших строителей и столичной научной элиты стало невозможным. «Богдан, — предложила Алла Алексеевна, — у меня путевка кончается. Бросай все — поедем со мной в Москву». На такие слова женщина не вдруг решилась. В ее возрасте так круто не поворачивают. Ошибиться — значит, многим рискнуть, в том числе и карьерой и репутацией. Но вот решилась и предложила. Богдан, такого поворота событий никак не ожидавший, на время опешил и не сразу нашелся с ответом. Наконец, он неуверенно пробормотал: «Так у меня же срок не вышел». Богдан, конечно, имел в виду не путевку, а более строгий срок, но дама его не поняла, да и не могла понять: «Бог с ней, с путевкой — их еще много будет, а счастье одно. Поедем!» Тут до Богдана дошло, что Алла до сих пор не догадывается, что имеет дело с партнером, которого не только, что в Москву, а на сто километров к ней подпускать не положено. Но, будучи в глубине души джентльменом, пожалел ее простоту и постарался спустить пар постепенно: «Алла, пойми, не могу я в Москву — я же «химик»!» — «Ну и что, что «химик», — не поняла и заупрямилась Алла Алексеевна. — Я договорюсь с кафедрой химии, трудоустроим тебя на первое время, пока не определишься…». — «Да я не такой «химик», как ты думаешь, а условно освобожденный из мест заключения на стройки большой «химии». Реакцию Аллы Алексеевны я пересказать не берусь: было все: и обморок и истерика и вызов врачей. Танцы, конечно, прекратились, для отдыхающих — на время, для сибирских лагерников — насовсем. Администрация пансионата, наконец, разобралась, кого она прикормила и на другой день в обедах посторонним мягко отказала. Впрочем, и оплата за обеды закончилась. Бригада опять переключилась на одну картошку, которой тоже подходил конец. Настроение портилось, что немедленно сказалось на работе. Одного авторитета Колонтайца, не подкрепленного хорошим питанием, оказалось недостаточно. И хотя работа продвигалась, но впереди маячил технический рубеж, преодолеть который собственными силами казалось невозможно: полное отсутствие водоснабжения и линии электропередачи на столовую. На счастье, прилетел Тучин, и все переменилось. Тучин привез с собой двух девчонок-поварих и приказ о своем назначении начальником участка.
Первое, что сделал новый прораб — потребовал от завхоза отчет: куда он подевал водопроводные трубы. Оказалось, что по недосмотру завхоза и оплошности водителя их разгрузили в совхозе, директор которого распоряжается ими как своими и забрать их оттуда, якобы, нет никакой возможности. «Это для тебя нет никакой возможности, — констатировал Тучин, — потому что ты здесь живешь и не хочешь с земляком ссориться. Мол, тюменцы приедут и уедут, а тебе здесь и дальше жить. Давай сюда документы, пойдем к директору».
Поймать Волкова в кабинете оказалось сложно: деятельный директор предпочитал разъездной стиль работы. Когда же его удалось застать за столом и предъявить документы на трубы, оскорбился, покраснел и только что не затопал ногами:
