Мятежный дом - Ольга Чигиринская

Следующий разрыв между спуском и взлётом был не таким ужасающим, как в первый раз, когда казалось, что навега переломится в хребте. Волны делались положе и расстояние между ними было больше.

Гемы пели теперь все, и ветер, рожденный волнами, нёс их высокие голоса от носа к корме.

Улов мой прекрасен, прекрасен:То раковину подарит море,То тину морскую и пену,То и вправду – серебро живое,Живое серебро, тяжесть рыбью,Прорывающую слабые сети.

– Краб! – закричал Лапидот, – Давай нам снежный краб, море! Давай много!

– А плачешь ли ты, благословенный –По ночам хотя бы, украдкой, –Разрывается ли надвое сердцеОб оставленном береге зеленом?– Да, я плачу о береге зеленомИ о всех берегах на свете,И о том, что нельзя человекуИ в море уйти, и оставаться.И оставшийся плачет, и ушедший,И ветер их слез не осушит.

На пятой волне было уже совсем не страшно, а только весело. Все понимали, что навега уже не рискует перевернуться. Все, кто знал слова – пели, кто слов не знал – били ботинками в палубу, отстукивая ритм.

– Одинок и бел, благословенный,Ты как птица морская на камне.Скажи, пожалеть тебе случалось,Что однажды послушался зова?– Никогда, ни единого мига,Ни в бурю, ни в месяцы безрыбья!Всякий берег однажды преходит,Только море пребывает вечно.

Пресловутая седьмая волна оказалась ласковой по-сестрински. Бадрис отстегнулся и взбежал по трапу на верхнюю палубу. Дик, ослабев от страха и восторга, просто сел на ступени.

– Никому не отстегиваться, пока волна не пройдёт! – крикнул сверху Торвальд.

– Уох-хоу! – Холмберг отчего-то засмеялся. – Я поймал сигнал бедствия, господа! Знаете, что случилось?

– Шиман второпях перегрузил носовую секцию, – полным отвращения голосом сказал Торвальд. – И его перевернуло. Не понимаю, чему тут радоваться.

– Его не перевернуло, – давясь смехом, сказал Холмберг. – Ему хватило ума отстыковать носовую секцию. И кормовую заодно. Она впилилась ему в борт и вдребезги разнесла винты. Теперь именно он болтается посреди океана как говно в проруби. Без руля, без ветрил и без добычи.

– А на нас прёт волна крабов, бегущих от подводного извержения, – Торвальд вздохнул. – Блеск.

– Если бы цунами Шимана перевернуль, – сказал Лапидот, – я бы испыталь совсем нехристианский радость. Но если его не перевернуль, мы идём оказывать помощь, йо?

– Придётся, – Торвальд, видимо, так и не переменил кислое выражение лица. – Крабы идут фронтом и держатся ближе к берегу, так?

Бадрис кивнул.

– Значит, мы их всё равно не упустим.

– Ты стал таким примерным христианином под влиянием младшего матроса Огаи? – поддел Холмберг. – Лично я вовсе не хочу потеть ради этого урода. Он в своих водах, как он нам три часа назад любезно разъяснил. Вот пусть его тут свои и спасают.

– А ради его глайдеров, Кьелл? Ради пары прекрасных глайдеров ты бы попотел? И ради нашей добычи?

– Ради пары глайдеров, если они не утопли – попотел бы. Только кто ж нам их отдаст.

– Отдадут, – усмехнулся Торвальд. – Вот увидишь. Господин Лапидот, выжмите из машины всё, что можно. Курс – семнадцать на юго-восток.

Как ни странно, но операция спасения на водах господина Шимана, его команды и груза почти стерлось из памяти Дика после чумовой недели с крабами. Теперь он понял, почему ловля кракена и аватар считалась игрой: эти создания были совершенно беспомощны, оказавшись на суше. Кракен, конечно, беспорядочно дергал щупальцами, и мог кого-то нечаянно удавить – но он больше втягивал их под себя, а когда получил электрический удар в нервный центр – вообще утих.

Крабы – другое дело. Попадая на сушу, они вовсе не собирались сдаваться – и у каждого было восемь крепких лап и две клешни размером с ножницы для резки стали. Они стремились расползтись из ловушки во все стороны, цапая и царапая всё, что им при этом подворачивалось. И нужно было при этом изловчиться и пырнуть краба стрекалом между глаз. На палубе стояли лужи, очень скоро промокли все – и время от времени после треска разряда слышались вопли и ругань: кто-то получал эхо разряда через палубу и мокрую одежду. При этом снасть вилась под ногами, и страшно было даже подумать, каково запутаться в ней и не распутаться к тому моменту, когда ловушку снова швырнут вниз.

Дик принимал в этом участие сравнительно нечасто и недолго – только когда звучала команда «все руки на палубу!», а он при этом был относительно свободен – то есть, в цеху не стоял ни один бот. Но и он к кануну Рождества пришел в таком состоянии, что, получив на завтрак отваренную клешню, несколько секунд вспоминал, где у неё глаза и как её половчее пырнуть… Спать ему по-прежнему хотелось больше, чем есть, и проснулся он только потому, что в туалет хотелось сильней, чем спать. Ну а раз уж он проснулся к завтраку – глупо было не пойти.

– Не задерживай, – его слегка толкнули в спину сзади, и он сообразил, что стоит не над ловушкой, откуда вот-вот попрут живые крабы, а над каном, де плавают вареные крабьи ноги. Он зачерпнул себе собасты из соседнего кана и отошел, оглядываясь в поисках места.

– Котира, котира! – позвал его Гамба. – Сюда, сюда!

Дик подсел к гемам, довольно отметив про себя, что Вальне они не зовут к своему столу. Достал ложку и принялся есть, не чувствуя вкуса.

– Завтра Рождество, – сказал Пятёрка.

Дик не знал, как прокомментировать эту очевидную истину и ограничился простым:

– Угу.

– Будет ещё больше еды. Обещали даже, что будет мясо.

Дик кивнул с полным ртом. По правде говоря, его не волновали сейчас ни количество, ни качество. Ему было больно глотать.

– Привет, – над столом вырос Крейнер. – Боже правый! Вы только посмотрите на него!

Дик поднял глаза.

– А что такое? – хотел он сказать, но изо рта вышло только сипение.

– У нас завтра спектакль, – убито сказал Крейнер. – Ты нас без ножа зарезал. Себастьян хренов. Полюбуйся на себя.

Дик не мог полюбоваться на себя, но посмотрел на Черпака. Голос пропал, это да – но ведь можно принять лекарство и выпить горячего чаю…

– У хито-сама вот тут… – Черпак показал на свой лоб над левой бровью. – И вот тут, – на щеку под правым глазом. – И на подбородке немножко.

Дик потрогал в указанных местах – и обнаружил довольно болезненные вздутия. Как будто его в эти места ударили вчера. Но ведь не бил никто.