Мятежный дом - Ольга Чигиринская

– Растяжение, – сказал он, просветив запястье. – Это даже я сам могу. Фиксирующая повязка, и…

– А живот просветить ты можешь? – тихо спросила девица.

– Так у тебя живот болит? – не понял Дик.

– Что за дубина. Запри двери и просвети мне живот. Быстро.

– Человек в боксе, – Дик начал понимать, что к чему. Когда женщина таким шепотом говорит и двери», это вряд ли аппендикс. – Подожди минуты две. Я пока повязку наложу.

Он приморозил ей руку гелем и наложил нанопластовый фиксатор. Потом выпроводил пациента и запер дверь.

– Ты ведь не имперец? – спросила девица, расстегивая тунику.

– Нет, а что?

– Значит, если что – ты можешь дать мне… что-нибудь такое…?

– Какое?

– Тупица.

– Нет, – медленно закипая, ответил Дик. – Во-первых, я не медтех, а только помощник. Во-вторых, я… ещё не знаю, есть у тебя что-то или нет. В-третьих, если и есть – какого чёрта?

– Я не собираюсь тебе ничего объяснять, – сказала девушка сквозь зубы. – Просвечивай.

Дик закусил губы и включил сканер, стараясь смотреть только на экран и больше никуда.

Хотя, конечно, если сравнить с Бет – то и смотреть-то не на что. Не грудь, а… фурункулёз.

– На что это хоть должно быть похоже? – спросил он, пытаясь как-то разобраться в наслаивающихся друг на друга пульсирующих тенях.

– Откуда мне, на хрен, знать! – тихонечко провыла девица. Дик выключил сканер и отвернулся.

– Извини. Я не могу сказать, есть или нет то, что я сам не знаю, как выглядит… и вряд ли здесь есть то, что тебе нужно. На этой навеге ходят одни мужики. Зачем им. Если хочешь, Бадрис тебя осмотрит. Здешний эколог и медтех.

– Не нужно, – за его спиной шелестела одежда. – И ты не смей никому говорить.

Дик поморщился. Она что, думает, что на свете и поговорить больше не о чем, кроме её жалких прелестей?

– Отпирать?

– Давай.

Положив руку на сенсор замка, Дик помедлил.

– Тебе нужно поговорить с женщинами из экипажа «Юрате». У них… может что-нибудь выйти.

– Они ксианки.

– Они женщины. Лучше разберутся, чем я.

– Ну, разберутся, и что потом? Чем они мне помогут?

– Если «помочь» – значит убить ребёнка, то ничем. А если другое – то и помогут.

– Он мне не нужен. Понимаешь, землеройка?

– Понимаю. Только это не причина даже чтобы каппу убивать.

– Ты что, буддист?

– Считай как хочешь.

– Я считаю, что ты кретин.

– Знаешь, – Дик надавил на ручку двери. – Я всем сердцем хочу, чтобы у тебя ничего не было. Таким как ты, даже хомяка доверить нельзя – где там ребёнка.

И он настежь распахнул дверь:

– Следующий!

– Что-то старый пердун слишком легко согласился отдать своего последнего сына, кровиночку и наследника, нам в заложники, – почесал в затылке Холмберг. – Или у него с чадолюбием хуже, чем мы думали или с честностью лучше.

– Думаю, не то и не другое. Он явно надеется каким-то образом выцарапать у нас своего парня, и потом уж показать нам, где снежные крабы зимуют.

– Да, – согласился Торвальд. – Что-то вроде этого. Юрате на подходе?

– Не терпится повидать Хельгу? – ухмыльнулся связник.

– Что тебе кажется смешным? То, как по-дурацки всё у нас сложилось?

– Да нет… то, как по-дурацки вы продолжаете себя вести.

– Она продолжает, ты хочешь сказать?

– Я что хотел сказать, то и сказал. Как будем стыковаться? Корма к корме или борт к борту?

– Бортами мы состыкованы с «Вороном».

– Ну так через «Ворона. Лишняя гарантия того, что они от нас никуда не денутся.

– Хорошо. Передай на Юрате, пусть заходят борт к борту. И вызови мне Рана.

– ???

– У него друзья на «Юрате». Я думаю, ему приятно будет туда прогуляться.

– Иными словами, встречаться со своей бывшей без посредника ты не готов.

– Кьелл, она не «моя бывшая», потому что ни одного дня не была моей. Это просто… какое-то недоразумение. И я не желаю об этом говорить.

– Ты не желаешь об этом говорить, потому что это ни хрена никакое не «недоразумение». Это вон в возрасте нашего… Огаи может быть недоразумением. А вам обоим за тридцать.

– Кьелл… Каждый из нас принял другого… за другого. Если это не недоразумение – то что?

Холмберг не успел ответить – на пороге появился Ран:

– Разрешите войти?

– Разрешаю. Младший матрос Огаи, ваш старый приятель Габриэль Дельгадо передаёт вам привет. Не хотите ли отправиться со мной на «Юрате»?

– Это… – юноша резко вдохнул. – Большая честь для меня.

– Да какая там честь. Наоборот – это ты окажешь мне неоценимую услугу, если отправишься с нами на эти трехсторонние переговоры.

– Да, сэр. Мне идти собирать вещи?

– Иди.

– Если можно, сэр… Я бы хотел, пока мы отчалим…

– Пока мы не отчалим, – поправил Торвальд.

– Извините… поговорить с вами один на один.

Холмберг пожал плечами и покинул рубку.

– Сэр, – сказал Дик, когда дверь закрылась. – Если вы не извинитесь перед фрей Риддерстрале, из этих переговоров ничего не выйдет.

– Боюсь, что и с извинениями ничего не выйдет, – Торвальд потёр щеку. Синяк на скуле, конечно, сошёл и уже давно – но за Хельгой не заржавело бы обновить его при встрече.

– Мастер Нордстрем, это нужно сделать, не думая, выйдет или не выйдет. Просто потому что нужно.

– Почему?

– Потому что вы виноваты.

– Интересно, в чём.

– Вы сделали её несчастной.

– Я сделал её капитаном. А несчастна она лишь потому, что хочет быть несчастной. Я не нуждаюсь в её прощении, Ричард. Я сам прощаю её, не дожидаясь, пока она меня попросит. Прощаю любые её выходки в отношении меня. Не знаю, какого ты мнения о наших отношениях, чего ты здесь наслушался – и не желаю знать. Я не обманывал её. Никогда не обещал ей дать больше, чем давал и получал сам: немножко тепла среди всей этой…

– Сэр! Я не судья тому, что между вами было, но это вавилоняне рядятся между собой так – я тебе это, а ты мне то. Мы-то должны быть другими, разве нет?

– Скажи, а перед ней ты держал такую же пламенную речь?

– Ещё нет, сэр. Я как раз думаю, что ей сказать. Но вы-то мужчина.

– И что из этого следует?

– Ну… – юноша потер лоб. – Я не сам это придумал, честно, это из «Синхагакурэ». Когда Бог позвал Адама в саду – а Адам уже согрешил, помните? Что он сказал? «Жена, которую ты дал мне, виновата». Это вроде правда, а всё равно безобразно выглядит. Адам струсил, понимаете? И с тех пор, сколько бы ни было в мужчине достоинств, если он при этом трус – его не считают за мужчину.

– Извини, я как-то потерял ход твоей мысли.