Автобиография - Марк Твен

На званом завтраке, устроенном вчера, с тем чтобы пожелать счастливого пути Джорджу Харви, который уезжает сегодня на каникулы в Европу, весь разговор шел о «блестящей победе нашего оружия», и ни у кого не нашлось об этом слов, которые президент, или генерал-майор доктор Вуд, или получивший ущерб Джонсон сочли бы комплиментарным или пригодными для того, чтобы вставить их в наши исторические хроники. Харви сказал, что уверен: потрясение и позор от этого эпизода будут все глубже и глубже въедаться в сердца нации, растравлять их и производить свои результаты, а это разрушит Республиканскую партию и президента Рузвельта. Я не могу поверить, что это предсказание сбудется, по той причине, что пророчества, которые обещают что-то ценное, желательное, хорошее, стоящее, никогда не сбываются. Сбывшиеся пророчества этого рода – как войны, которые ведутся во благо: они столь редки, что не в счет.

Позавчера телеграмма от счастливого генерала Вуда была по-прежнему приподнятой по тону. В ней по-прежнему присутствовало гордое упоминание и уточняющее описание того, что он называет ожесточенным рукопашным боем. При этом доктор Вуд, похоже, не подозревал, что, как говорится, выдал себя с головой: если бы происходил какой-то ожесточенный рукопашный бой, то девятьсот рукопашных бойцов, если они по-настоящему ожесточены, непременно бы уничтожили больше пятнадцати наших солдат, прежде чем их последние мужчины, женщины и дети погибли.

Что ж, вчера днем в депешах появилась новая нота – всего лишь едва уловимый намек на то, что генерал Вуд собирается снизить тон и начать извиняться и объясняться. Он заявляет, что берет на себя полную ответственность за сражение. Это показывает, что он осведомлен, что здесь, посреди молчания, присутствует скрытая предрасположенность кого-то обвинить. Он говорит, что не было «произвольного уничтожения женщин и детей, хотя многие из них и были убиты в силу необходимости, потому что моро использовали их в качестве щита в рукопашном бою».

Это объяснение лучше, чем ничего, значительно лучше, чем ничего. Тем не менее, если было столько рукопашных схваток, то, должно быть, наступило время, ближе к концу четырехдневной резни, когда в живых остался только один абориген. На нашей стороне было шестьсот человек, мы потеряли только пятнадцать, почему шестьсот человек убили одного оставшегося – мужчину, женщину или ребенка?

Доктор Вуд сочтет, что объяснения не по его части. Он сочтет, что когда человек имеет в себе надлежащий дух и надлежащую силу под своим командованием, то легче перебить девятьсот безоружных животных, чем объяснить, почему он столь безжалостно довел дело до полного конца. Далее он предоставляет нам вот эту неожиданную вспышку бессознательного юмора, которая показывает, что ему следует редактировать свои рапорты, прежде чем отправлять их по телеграфу:

– Многие моро симулировали смерть и убивали американских санитаров, которые облегчали страдания раненых.

Перед нами любопытное зрелище: санитары расхаживают, пытаясь облегчить страдания раненых дикарей, – зачем? Дикари были все перебиты. Было отчетливое намерение их всех истребить и не оставлять никого в живых. Тогда какая польза доставлять чисто временное облегчение человеку, которого вскоре должны уничтожить? Депеши называют эту картину «сражением». В каком отношении это являлось сражением? Это не напоминало сражение. В сражении всегда имеется примерно пятьсот раненых на одного наповал убитого. Когда это так называемое сражение закончилось, на поле брани определенно оставалось не менее двух сотен раненых дикарей. Что с ними сталось? Ибо ни один дикарь не выжил!

Вывод представляется простым. Мы довели до конца свой четырехдневный труд, довели его до конца, перебив этих беспомощных людей.

Радость президента по поводу великолепного достижения этого благоуханного любимца, генерала Вуда, приводит на ум более ранние президентские восторги. Когда в 1901 году пришла новость, что полковник Фанстон проник в убежище патриота Агинальдо в горах и захватил того с использованием следующих искусств: мошенничества, лжи, переодевания военных мародеров во вражескую форму, притворной дружбы с Агинальдо и усыпления подозрений путем горячего обменом рукопожатиями с офицерами Агинальдо, при котором их застрелили, – когда телеграммы, возвещавшие об этой «блестящей ратной победе», достигли Белого дома, газеты писали, что смирнейший и мягчайший, самый кроткий и немужественный из мужчин, президент Маккинли, не мог сдержать своей благодарной радости и был вынужден выразить ее в движениях, напоминавших танец. Президент Маккинли выразил свое восхищение и другим способом: немедленно повысил полковника этого бандформирования – в обход сотен честных и незапятнанных армейских офицеров-ветеранов произвел его в чин бригадного генерала регулярной армии и одел в соответствующий этому званию почтенный мундир, опозорив таким образом мундир, флаг, нацию и самого себя.

Вуд в течение нескольких лет был армейским хирургом на Западе, в войне с враждебными индейцами. Рузвельт познакомился с ним и влюбился в него. Когда Рузвельту был предложен полковничий чин в одном из полков в чудовищно несправедливой кубино-испанской войне, он занял место подполковника и употребил свое влияние, чтобы добиться более высокого положения для Вуда. После войны Вуд стал нашим генерал-губернатором на Кубе и открыл свой зловонный послужной список. Под началом президента Рузвельта этот врач продолжал продвигаться выше и выше по службе – всегда через головы более достойных военных, – и наконец, когда Рузвельт захотел сделать его генерал-майором в регулярной армии, но знал или думал, что сенат не одобрит представление Вуда к этому высокому званию, он обставил назначение Вуда очень недостойным способом. Он сам мог осуществить назначение Вуда между сессиями конгресса. Такой возможности не было, но он ее изобрел. Специальная сессия закрывалась в полдень. Когда молоток председателя возвестил о закрытии специальной сессии, тут же началась очередная сессия. Рузвельт заявил, что был интервал в двадцатую долю секунды, поддающийся определению по секундомеру, и что во время этого интервала ни один конгресс не заседал. С помощью такой уловки он навязал армии и нации этого дискредитированного доктора, и сенату не хватило духа, чтобы это назначение отвергнуть.

15 марта 1906 года

Понедельник, 5 марта 1906 года, мистер Клеменс выступает перед Юношеской христианской ассоциацией[162] Вестсайда в театре «Маджестик». – Мисс Лайон сталкивается у дверей с одним из членов юных христиан. – Похороны Патрика. – Званый завтрак на следующий день в Хартфордском клубе. – Мистер Клеменс встречает одиннадцать старых друзей. – Они рассказывают много историй: преподобный доктор Макнайт и похороны в Джерси. – Рассказ мистера Твичелла на борту «Канава» об отце Ричарда Крукера. – История Мэри-Энн – День украшения[163], несдержанный майор и прерванная молитва мистера Твичелла