Автобиография - Марк Твен

– Давайте помолимся.

Тут его дернули за фалду, и он наклонился, чтобы узнать, в чем дело. Вдовец прошептал:

– Еще нет, еще нет – подождите немного.

Макнайт немного подождал. Затем, памятуя о том, что время бежит и он должен успеть на свой поезд и на другие похороны, снова поднялся, воздел руки и сказал:

– Давайте помолимся.

Последовало новое подергивание за фалду. Он наклонился и получил то же самое сообщение:

– Еще нет, еще нет – подождите немного.

Он подождал, смятенный, как никогда, потом поднялся в третий раз, воздел руки и снова почувствовал подергивание. На сей раз, когда он наклонился, человек шепотом пояснил:

– Подождите немного. Она не вся здесь. Желудок у аптекаря.

Много говорилось по поводу Твичелла и разносторонности его чувств и поведения, я и сам сумел высказать что-то на эту тему. Три или четыре года назад, когда сэр Томас Липтон приехал сюда бороться за кубок Америки, я в числе полудюжины других суетных людей был приглашен поехать на яхте мистера Роджерса «Канава», чтобы посмотреть гонку. Мистер Роджерс любил Твичелла и хотел его тоже пригласить, но побоялся, решив, что ему будет неуютно среди этих суетных и приземленных людей. Я сказал, что так не думаю, что Твичелл на протяжении всей Гражданской войны был капелланом в военной бригаде и поневоле был знаком, вероятно, с самыми разными людьми, поглощенными мирской суетой. Поэтому мистер Роджерс поручил мне – хотя и с множеством опасений – пригласить Твичелла и сказал, что проследит в меру сил, чтобы приземленные люди приглушили свою суетность и оказали надлежащее уважение и почтение духовному сану Твичелла.

Когда мы с Твичеллом в восемь утра прибыли на пристань, ждали только нас. Все остальные были уже на борту. Якорь был поднят, и яхта готова к отплытию. Мы с Твичеллом взошли на борт и поднялись в маленькую кают-компанию на верхней палубе. Дверь стояла открытой, и, приближаясь, мы слышали доносившиеся оттуда веселый смех и разговор, и я понял, что поглощенные мирской суетой люди прекрасно проводят свое суетное время. Но когда в дверях появился Твичелл, веселье оборвалось, будто выключенное какой-то электрической кнопкой, и веселые лица суетных людей тотчас приняли выражение самой добродетельной и глубокой серьезности. Последнее слово, которое мы слышали, было имя Ричарда Крокера, прославленного лидера Таммани[165], универсального болтуна и главного мародера муниципальной кассы. Твичелл обменялся со всеми рукопожатиями и разразился тирадой:

– Я слышал, вы упомянули Ричарда Крокера. Я очень хорошо знал его отца. Он был главным возницей в нашей бригаде во время Гражданской войны, в бригаде Сиклса; прекрасный человек, прекраснейший в мире. Он всегда был заляпан грязью, конечно, но это не имело значения. Он был подлинным человеком, образованным, высокообразованным, начитанным, специалистом в области классической филологии и не просто поверхностным грамотеем, а настоящим ученым: зачитывал вслух из греческого Священного Писания, а когда не имел его под рукой, то мог декламировать по памяти, и делал это хорошо и с чувством. Как-то раз я с радостью заметил, что он часто приходит воскресным утром, садится под деревьями с нашими ребятами и слушает мои богослужения. Я не мог удержаться от того, чтобы ему представиться – то есть не мог удержаться от того, чтобы не поговорить с ним об этом: «Мистер Крокер, я хочу сказать вам, какое удовольствие мне доставляет видеть, как вы приходите и сидите с моими ребятами и слушаете меня. Ибо я понимаю, чего вам это должно стоить, поэтому я хочу выразить свое восхищение человеком, который может отодвинуть в сторону свои религиозные предрассудки и выказать такую широту и терпимость».

Он вспыхнул и сказал с красноречивым нажимом: «Мистер Твичелл, вы что же, принимаете меня за проклятого паписта?»

Мистер Роджерс проговорил мне потихоньку:

– Это освобождает меня от бремени беспокойства.

Твичелл, с его большим сердцем, широкими симпатиями, безграничной добротой, благотворительностью и великодушными поступками, являет собой тот тип человека, к которому люди всех возрастов и обоих полов летят за утешением и помощью в пору невзгод. Его всегда осаждают такого рода люди. Как-то – много лет назад – один молодой осел, вскормленный одухотворенными богослужениями Твичелла, искал с ним личной – очень личной – беседы, и добившись ее, сказал:

– Мистер Твичелл, мне бы хотелось, чтобы вы дали мне совет. Это очень важное для меня дело. Оно очень близко меня затрагивает, и я хочу поступить мудро. Дело вот в чем: во время первых в моей жизни каникул я был на Бермудах и там встретил очаровательную молодую леди, уроженку тех мест, и влюбился в нее, мистер Твичелл. О, я так сильно влюбился в нее! Ну просто не могу описать, мистер Твичелл. Я никогда прежде не испытывал таких чувств, и они меня просто пожирают, сжигают. Когда я вернулся сюда, то обнаружил, что не могу думать ни о ком, кроме той девушки. Я хотел ей написать, но боялся. Я боялся. Мне это казалось слишком дерзким. Следовало, пожалуй, спросить совета – но, право же, я был сам не свой. Мне необходимо было написать – я не мог ничего с собой поделать, – поэтому написал ей. Я написал ей настолько сдержанно, насколько позволяли мои чувства, но у меня все время было ощущение, что я дерзок, слишком дерзок, – ей это не понравится. Порой я почти надеюсь, что, возможно, она ответит, но потом меня накрывает более холодная волна, и я говорю себе: «Нет, я не получу от нее ответа – она будет оскорблена». И вот наконец, мистер Твичелл, письмо все-таки пришло. Я не знаю, как сдержаться. Я хочу написать еще, но могу все испортить – могу все испортить – и мне нужен ваш совет. Скажите, был ли у меня какой-то лучший вариант? Вот что она пишет – вот ее письмо, мистер Твичелл. Она пишет следующее: она говорит… она говорит: «Вы пишете в своем письме, что хотели бы иметь счастье видеть меня половину своего времени. Как бы вам понравилось видеть меня все ваше время?» Что вы об этом думаете, мистер Твичелл? Как вам это нравится? Как вы думаете, она не оскорблена? Как по-вашему, не показывает ли это некоей ее смутной симпатии ко мне? Как вы думаете, мистер Твичелл? Можно так сказать?

– Что ж, – ответил Твичелл, – я бы не хотел быть излишне оптимистичным. Я бы не хотел связывать себя слишком далекоидущими обязательствами. Я бы не хотел возбуждать в вас надежды, которые могут не сбыться, но в целом – в целом – дерзновенность – хорошая вещь в таких случаях. Порой дерзновение – то есть хорошая мина при плохой игре – достигает того, чего невозможно достичь робостью. Думаю, я бы ей написал – сдержанно, конечно, но написал.