Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О-о, это демоническая сила! — выкрикнул Вестолл. — Это, кажется, она была абсолютно спокойна под виселицей, даже румянца не утратила.
— Да, господа, она. Молодая русская революционерка Софья Перовская.
Кеннан молча покачивал головой.
— Я так же понимаю вас, — говорил далее Степняк. — Вы действительно были в России, господин Кеннан! И вам, журналисту, свыкшемуся со славой, к слову которого прислушиваются, нельзя молчать, если рядом говорят о вещах, которые вам надобно бы знать... О которых вы думаете, что знаете их.
— Мистер Степняк, я уже перерос то время, когда слава затуманивает мозг.
— Охотно поверил бы вам, но, к сожалению, это очень редко случается.
— Господа, — вмешался Вестол, — не пора ли вспомнить о рюмках? За взаимопонимание. Ты, Джордж, прислушайся. Мистер Степняк — звезда русского нигилизма.
— Не надо возносить меня до небес, дорогой мой друг Вестол, — парировал Степняк. — Еще столько нерешенного на земле. Вот, к примеру, плохо, что на земле нет, как вы говорите, взаимопонимания. Значительно лучше было бы, если бы мы обсуждали сейчас вопрос, скажем, организации фонда помощи мученикам русских тюрем, нежели рассуждать о том, есть они или нет.
— Это тоже нужно, — проговорил Кеннан.
— Однако мы тратим время и силы на вещи несомненные. Ваше выступление прозвучало в момент, когда даже самые реакционные газеты начали писать о нас сочувственно. В Англии многое уже поняли, поняли, что нигилисты не разрушители. Я не раз слышал: «Был бы я русским, сам стал бы нигилистом». Это говорят англичане.
— Да, Джордж, — добавил Вестолл, — это ты должен признать. Англичане все более становятся на сторону нигилистов.
— Это признает даже Эдмунд Нобль, ваш соотечественник, — сказал Степняк. — Его книга — одна из лучших о современной русской действительности. Послушайте, как он пишет, господа: пусть остерегается царь и его советники! Неравная по своим физическим возможностям борьба не прошла незамеченной для Европы и даже для Америки... Народы уже начинают понимать, пишет Нобль, что постоянная угроза на востоке Европы не русский народ, а русский абсолютизм... Какая идея, мысли какие! В наше время, господа, народы не разделены в своих стремлениях и исканиях. То, что произошло или происходит где-то, если оно, разумеется, полезное, влияет на ум и сердце, будто оно непосредственно касается тебя. Вот почему так называемый русский нигилизм волнует ныне всю Европу... если не весь мир. Те, кто понял его истинный смысл, видят в нем продолжение Парижской коммуны, продолжение добрых деяний предшествующих и нынешних поколений. Простите, господа, за многословие, но вы побудили меня к этому.
— Видите ли, мистер Степняк, я сам определяю свою политику, — высказался Кеннан, и его слова прозвучали до неловкости резко.
Наступило молчание.
— Вот вам на память, — сказал Фрост, подавая Степняку листок из блокнота с его портретом. — Каждому свое. Вы жонглируете словесами, а тем временем... Так как же, Вильям? — обратился он к Вестолу. — По-моему, пора и выпить... разрядить обстановку. Потому что наши дипломаты недалеки от того, чтобы... Мистер Степняк! Джордж! Хватит вам спорить.
...Они так ни до чего не договорились. Разошлись с неприятным осадком в душе. Прощаясь, Кеннан сказал, как бы извиняясь: «Я подумаю, мистер Степняк, не считайте меня безнадежным». А вскоре Степняк принес в «Таймс» открытое письмо — ответ Кеннану. Его приняли охотно, сразу же опубликовали. Степняк обвинял Кеннана в незнании русской действительности, призывал его поехать, посмотреть... Кеннан не заставил себя ждать с ответом. Видимо, разговор, а еще больше письмо вынудили его задуматься. Он принимает вызов! Вместе со своим другом художником Фростом они едут в Сибирь, чтобы увидеть жизнь своими глазами, убедиться и потом всему миру рассказать правду.
IX
Пресса щедро комментировала «Россию под властью царей». Газеты и журналы печатали рецензии, отклики, каждая по-своему оценивая и книгу, и то, о чем в ней шла речь. Фанни Марковна аккуратно все вырезала, складывала в пачку, и Сергей Михайлович иногда просматривал эти писания.
— А замечаешь, милая, рецензии уже не такие категорические. Публика понемногу убеждается, хотя и признать сразу нашу правду не может. «...Нигилисты — это люди, исполненные решимости навязать неподготовленной и вряд ли склонной к этому стране фантастическую свободу анархии», — читал Степняк. — «Атеней». А вот еще: нигилисты «...добиваются не реформ и облегчения страданий народа, а только разрушения политического и социального строя» — «Морнинг пост»... Пугает их нигилизм! Боятся как черт ладана.
— Не так просто перестроить сложившееся мнение, — заметила Фанни.
— Но посмотри, что делает Пиз в Ньюкасле! Социалистические кружки там растут, кажется, не по дням, а по часам. Ты читала его последнее письмо? Пять тысяч рабочих за неделю! Это же целая армия!
Он ходил по комнате, заложив руки за спину. Шаги его то частили, становились тверже, то замедлялись — в зависимости от темпа разговора. Иногда он останавливался, уставившись взглядом в пол, и думал — секунду, другую, — и вновь принимался ходить. Он чему-то радовался, чем-то был огорчен. В такт шагам покачивалась буйная шевелюра, крутые, с едва приметным наклоном вперед — будто для нападения — плечи, тяжело свисали припухшие веки...
Таким однажды и застал его Энгельс, зашедший вместе с Эвелингом к Степнякам. Последние от неожиданности даже немного растерялись.
— Взгляните, Эдуард, — обратился Энгельс к Эвелингу, — нигилист самый что ни на есть настоящий, — кивнул на Степняка. — Злой, ощетинившийся, вот-вот бросится все ломать, крушить. Что с вами, Сергей? Почему и в самом деле так мрачны?.. А-а, все ясно, — заметил раскрытую папку с рецензиями. — Степняк выпустил своего джинна из бутылки и гневается, что его укоряют. «...В глазах нигилиста ничто не
