Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вам необходимо подлечиться, дорогой Генерал, — говорил в каждой беседе с Энгельсом Степняк. — Сделанного вами... — И замолкал, улавливая малоприятные искорки во взгляде Фридриха Карловича.
— Надо, надо, — соглашался он. — Вот только разберу архивы... Святой Маркс! Работали, кажется, вместе, а сколько встречается неизвестного... Когда только он успевал?! — Энгельс делал длительную паузу, погружался в размышления, и Сергей Михайлович в эти минуты его не тревожил.
— А знаете, дорогой Степняк, — вдруг, словно пробудившись, говорил Энгельс, — я все больше склонен думать, что вся эта история со взрывами является делом их рук, русских агентов.
— Как это доказать?
— Смотрите сами, — с трудом поворачивал голову Энгельс. — Тринадцатого Бисмарк подписывает соглашение с Россией, пятнадцатого печатает свой пасквиль мадам Новикова... Двадцать четвертого английская печать публикует прусско-русское соглашение — и в тот же день три мощных взрыва...
— Ну и что! — сомневался Степняк. — Стечение обстоятельств.
— Нет, друг мой, нет, России нужно поставить Англию перед лицом чрезвычайных фактов.
— Но если это раскроется, то может повлечь за собою разрыв дипломатических отношений.
— Может, конечно, — соглашался Энгельс. — Но попробуйте доказать. Преступники не пойманы. А если бы и были пойманы, то я уверен — никто из них прямых связей с русскими не имел. Все делается тонко, русская агентура имеет в этом большой опыт, набила руку. И я все же об этом напишу... уже начал писать.
— И навлечете на себя гнев еще и русского самодержца, — заметил Степняк.
— Одним больше, одним меньше... Я все же докажу, кто по-настоящему заинтересован в этих взрывах... А вас прошу: напишите своим — в Женеву, в Париж — пусть не молчат... Лавров, Плеханов, Засулич... Эвелинги напишут Лафаргу... Общество ведь большой человек, мистер Степняк, — сказал и болезненно улыбнулся.
VII
Утомленная, измученная дорогой, приехала Фанни. В последнее время она жила в Париже у знакомых — настрадалась от безденежья. Хорошо, что Сергей сменил жилье, в старой комнатушке какой был бы отдых.
— Вот мы и вместе, — радовался Сергей Михайлович. — Снова вместе. Судьба разлучает нас, она же и соединяет.
— Любимый мой! Ты такой неугомонный. Думала, хоть здесь посидишь спокойно. Ты же собирался работать над книгой.
— Я и работаю, дорогая моя. Жизнь поправляет и нас, и наши деяния. Видишь, что заварилось.
— А там Кропоткина никак не освободят. Пишут в газетах, открыто выступают в его защиту... Сергуша, а знаешь, Тихомиров и Ошанина — твои недруги. Хотя они и состоят будто бы при вас, при «Народной воле», а плетут такое... Вроде бы ты спрятался, ушел от борьбы. Не доверяй им.
— Не волнуйся. Есть формула: иди своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно. Так сказал Данте, великий Данте. Но и без него я руководствуюсь этой истиной. Идти своей дорогой! Это, милая, не так просто. Сколько от нас отошло! Кто струсил, кто перешел на другую сторону баррикад, кто нашел свое призвание в ином.
— Я верю в тебя, Сергей, однако береги себя. Ты мужественный, бесстрашный...
— Моя дорогая, — остановил ее Сергей Михайлович, — знаешь, как отчитал меня Энгельс, когда я начал хвалить его? Вот человек! Старый, больной, а поди-ка поговори с ним. Все знает, где что происходит, кто чем живет... Отдыхай, а потом мы непременно пойдем навестим его. Познакомлю тебя с Ленхен — это его экономка, фактическая хозяйка дома, Энгельс целиком вверен ей. Эвелинги тоже интересные люди, они — Эдуард и Элеонора — молодожены. Элеонора, дочь Маркса, считает Фридриха Карловича родным человеком, вторым своим отцом.
— Лавров мне кое-что рассказывал, — ответила Фанни. — Советовал непременно познакомиться.
Фанни улыбнулась.
— Теперь все будет хорошо, — успокаивал ее Сергей. — Ты рядом со мной, и я спокоен. У нас столько друзей, здешних, лондонцев. Непременно познакомлю тебя с Пизами — чудесные люди!
Рассказывал о приглашениях, встречах, выступлениях, о новых — приятных и неприятных — знакомствах.
— Сколько, милая, было у нас лишнего, ненужного! На мелочи тратили такие усилия! Бросались такими людьми!
— Да, но ведь тогда это было нужно, Сергей, — успокаивала его жена. — Вы были уверены, что так надо.
— К сожалению, это так. Мы были уверены... Теперь бы иметь этих людей! Михайлов, Осинский, Рогачев... Соня Перовская... Европа должна молиться на них.
— Довольно, довольно, Сергей, — уговаривала его Фанни. — Успокойся.
— Мне говорят, что преувеличиваю, сгущаю краски. Мол, российская действительность не так ужасна, какою рисует ее Степняк... Не верят. В такое, конечно, трудно поверить.
Кравчинский ходил по комнате, заложив руки за спину, время от времени лохматил бороду, которая закрывала пол-лица. Фанни лежала на кушетке, незаметно наблюдала за Сергеем, и сердце ее наполнялось гордостью за своего мужа, такого неуемного, неистового, до крайности строгого и даже сурового и вместе с тем по-детски нежного. Сколько гроз гремело над ним, сколько молний скрещивалось над его головой, а он... Лишь поседел немного. Да чуть-чуть морщин стало больше. Однако решительности и упорства, кажется, прибавилось.
В один из таких дней, когда они сидели дома и Сергей перелистывал верстку книги «Россия под властью царей» — книга вот-вот должна была выйти в издательстве «Уорд энд Дауни», — в дверь постучали и на пороге появилась Элеонора.
— Мистер Сергей, — начала она, входя в комнату, — вы почему дома? Генерал чувствует себя лучше и сегодня разрешил прием. Вас ждут, идемте!
— Сначала, Тусси, я вас познакомлю со своей женой, — сказал Степняк. — Повремените минутку. — Он прошел на кухню и появился уже не один. — Вот, прошу. Знакомьтесь.
Фанни Марковна немножко смутилась.
— Почему же вы до сих пор молчали, мистер Степняк? — требовательно спросила Элеонора, когда женщины познакомились. — Хотели спрятать жену? Это вам не удастся.
