Бессмертник - Белва Плейн

— Ха! Джимми! — перебил ее Джозеф. — Джимми всегда был легким ребенком. Ни себе, ни другим хлопот не доставлял.

— У Джимми гибкий характер, — сказал Тео. — Он принимает жизнь такой, как она есть, и живет с удовольствием. Заслуги его в этом нет: просто повезло, природа помогла. Он смотрит на вещи трезво и спокойно. Несколько вечеров назад он спросил: «Если ты и мама умрете, что станется с этим домом?» Я поначалу остолбенел, а потом понял, что вопрос вполне правомерный. Но Стив налетел на него как коршун. Со слезами ярости на глазах. И рассердился он, я уверен, вовсе не потому, что боялся, будто Джимми нас обидел. Видит Бог, Стива очень мало волнуют чьи бы то ни было чувства! Просто он, бедный, жутко боится смерти, нашей смерти, боится остаться один. — Тео вздохнул, и никто не прервал тишину. Потом он встал. — Они, глупые, всегда чем-то недовольны, счастья своего не понимают. Наверно, мы в их возрасте были такими же. Но это пройдет. Надеюсь, Стив не успеет втравиться за это время ни во что серьезное. Он обмолвился, что поедет летом на юг, участвовать в марше протеста.

Джозеф заметил, что Анна отчаянно сигнализирует Тео.

— Анна, прекрати ограждать меня от всего на свете. Я еще не умер и даже не при смерти.

— Еще не хватало! Просто ты всегда расстраиваешься. Принимаешь все чересчур близко к сердцу.

— Мама права, — извиняясь сказал Тео. — Зря я затеял этот разговор. Не волнуйтесь, я со Стивом справлюсь.

— Конечно, Тео, не сомневаюсь. Но это непросто. Чего мы только не делаем для наших детей! Ни сил, ни жизни не жалеем, а они…

— Сегодня на обеде был прекрасный докладчик, — перебила его Анна. — Он выступал на тему «Стоимость больничных услуг». Тебе было бы интересно, Тео.

Джозеф улыбнулся. Шито белыми нитками! «Беседа должна быть нейтральной. Нельзя огорчать старика. Будем разговаривать о больничных услугах до самого твоего ухода».

Но Анна и Тео забыли, как ясно слышны в кабинете все звуки с лестницы. Про крыльцо они помнили и там голоса понизили, а про лестницу забыли.

Сначала голос Тео:

— Он сегодня не в духе, да? Так расстроился из-за Стива… Но вряд ли на него подействовало только это.

— Конечно, нет. Уж я-то его знаю как никто, правда? Он думает о Мори и Эрике. Бывают у него такие полосы. Так было перед приступом. — Голос Анны стал тише, но ушей Джозефа достигало каждое слово. — Он не в силах слышать их имена. Когда их упоминают, читая кадиш, я стараюсь под любым предлогом не идти в синагогу. Он ведь без меня не пойдет. А я прикидываюсь, будто плохо себя чувствую, или еще что-нибудь выдумываю.

— Ну и как? Помогает?

Анна засмеялась:

— Конечно, нет! Но я стараюсь.

С Анной никогда не поймешь: что она скрывает, от чего пытается меня уберечь. Она думает, что тогда, несколько лет назад, я не подозревал, что у Тео с Айрис не все ладно. Скрывали — комар носа не подточит. А я все равно знал. Только вопросов не задавал, боялся. Да они бы мне все равно не сказали.

Сейчас-то, слава Богу, все нормально. Это я тоже знаю наверняка. Он хороший человек, Тео. Люблю слушать, как он, возвратясь с корта, говорит с детьми по-французски или по-немецки. И с Айрис он хорошо разговаривает, мягко. Я это слышу. И пускай. Так-то оно лучше!

Моя дорогая доченька, сердце мое. С самого рождения — робкая, ранимая, трогательная… Но она выправилась. Превратилась в привлекательную женщину. Ее привлекательность необычного, особого рода. В ней есть стать. Да-да, очень точное слово. В ней есть стать.

И пускай этот щенок, Стив, свою мать не изводит. Так ему и скажу, в ближайшие же дни! «Надувательство»… Ишь чего выдумал! «Удача»! Припечатал. Точно мой труд — дешевка, выигрыш в кости или на тотализаторе. «Удача»! Адский труд, подъем чуть не в четыре утра, чтобы добраться до стройки к началу рабочего дня. И так — годы! А потом — борьба за нужные связи, за финансирование, за вовремя оплаченную закладную. Это ж семь потов сойдет! А он говорит, удача…

Он утверждает, что мы дерем деньги и не даем качества. Не отрицаю: такого качества, как, допустим, этот дом, нам действительно не потянуть. А что удивительного? Профсоюзы строителей день ото дня крепче. Выдаивают из нас все, до последней капли. И все-таки я знаю: любой человек хочет, чтобы его семья жила прилично, чтобы у них было всего в достатке. Еще бы мне не знать! И каков выход из положения? Не знаю. Очень жаль, но — не знаю.

Я в какой-то мере понимаю, что имеет в виду Стив. Он думает — не понимаю, а я понимаю. Он умный, смышленый мальчик. Самый умный из всех. Но я привязан к нему меньше, чем к остальным, к малышу Филиппу, к Джимми. У Джимми веселые глаза. Да-да! Мне это только сейчас пришло в голову. А у Стива глаз вовсе не видно — одни грязные, неопрятные пряди. А еще я люблю чистые, необгрызенные ногти, особенно за обеденным столом. Ничего не могу с собой поделать: не терплю грязи. Нахальный, самонадеянный щенок! И все же в нем есть что-то трогательное. Несчастное… Бедный мальчик. Как же хочется помочь тебе! Бедный Стив.

Анна вернулась с подносом: две чашки чая и печенье на тарелочке.

— Сейчас попьешь чаю и ляжешь. Не ворчи, доктор велел обязательно спать днем.

— Какого черта? Кому это нужно?

— Тебе, — спокойно ответила она. — Ты же хочешь поскорее вернуться к работе. Значит, выполняй, что предписано.

Она села, помешивая ложечкой чай. Безмятежное, полное достоинства лицо. Твердое и в то же время нежное. Удивительная женщина! Отчего я по любому поводу прикидываю, что сказал бы мой отец? Так вот, он сказал бы: «Качество!» Бывало, возьмет в руки кусок ткани, потрет между указательным и большим пальцами и скажет: «Качество. Сразу отличишь».

— О чем ты думаешь? — спросила Анна.

— О тебе. Я не ошибся, оценил тебя еще в первый раз, на крылечке у Левинсонов.

— Я рада.

— Правда, Анна? Знаешь, я иногда сомневаюсь… У меня ведь в последнее время хватает времени для размышлений, целый пустой месяц. Помнишь, как раз перед приступом мы были на благотворительном спектакле для общества слепых? Ты разговаривала с каким-то издателем, он книги по искусству издает, а я подумал: «Вот за такого человека ей и надо было выйти замуж. Они говорят на одном языке».

— Хочешь от меня избавиться?

— Не превращай все в шутку! Я говорю серьезно. — Он замолчал, решая, продолжать или нет. Да, надо выложить и покончить с этим раз и навсегда. — Я когда-то обещал не касаться больше этой темы… Но в последнее время она у меня из головы не идет. Про тебя и Вернера — ведь с ним ты говорила на одном языке? Да?

У Анны вырвался глубокий вздох.

— Джозеф! Неужели опять?

— Прости. Я знаю, ты давала мне слово, что ничего и никогда не было. Но многое не сходится: слова, жесты, события. Не стоит перечислять, мы оба их отлично помним. Так вот, они не сходятся, и я инстинктивно, сердцем чую…

— Сердце и инстинкт здесь не помогут, — прервала его Анна. — Я дала тебе разумные, доказательные ответы. И добавить ничего не могу. Спорить с инстинктом — все равно что сражаться с паутиной не тряпкой, а мечом. Бесполезно.

Она говорила почти мягко. Однако Джозеф знал: будь он сейчас поздоровее, она дала бы волю раздражению и, возможно, даже гневу. Сдерживается, чтобы не волновать больного… Нет, нельзя на нее давить, нельзя перегибать палку. А то — не дай Бог! — беду накличешь. В конце концов, ему и так повезло. Эта женщина могла получить в мужья любого, а прожила всю жизнь с ним, именно с ним.

— Не изводи себя, Джозеф. И не спрашивай больше ни о чем. Даже если не можешь мне поверить — очень, кстати, жаль, что не можешь, — не задавай больше никаких вопросов.

Значит, ему так и не суждено узнать правду. А он… Кажется, все бы отдал в обмен на уверенность, что Анна его, только его, и никому другому никогда не принадлежала. А что отдавать-то? Да остаток жизни! За такую уверенность ничего не жалко.

— Я хочу душевного покоя, — произнес он.

— Вот и успокойся. Больше мне добавить нечего. — Анна допила чай и, поднявшись, принялась массировать Джозефу лоб. Ее рука еще хранила тепло чашки. Пахнуло знакомыми духами.

Он сидел не шелохнувшись, блаженствуя от прикосновения ее рук, мечтая, чтобы она не отнимала их долго-долго.

— Здесь красиво, правда? — Он надеялся удержать ее разговором.

— Да, очень. Я сроднилась с этим домом.

Тихий уют, купы деревьев под окнами… Атрибуты богатства. В любой точке земного шара, в Буэнос-Айресе или Пекине, при любой социальной системе уют и красота доступны лишь тем, кто пробился наверх.

— Только безумец считает, что где-то или кому-то красота достается без усилий, — сказал Джозеф неожиданно для себя самого. — Я попотел ради такой жизни, Анна. Я немало попотел.

«Я тоже», — подумала она, а вслух сказала:

— Знаю, милый. Поэтому вполне можно остановиться. Смотри-ка, Джордж пришел тебя навестить.