Театр китового уса - Джоанна Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кристабель ведет велосипед в узкий мощеный проход, поглядывая по сторонам. Здания теснятся друг к другу, и они кажутся старше других парижских зданий. Окна в некоторых заколочены или разбиты. Она видит граффити, слово Jiuf[63], написанное на двери. Старуха в шали сидит на пороге. Кристабель предлагает ей сигарету и тихо спрашивает, не знает ли она некую мадам Обер, которая когда-то жила на этой улице.
Старуха смеется, и ее смех запускает каскад гортанного кашля. Наконец она говорит:
– Она здесь больше не живет. Она поднялась в этом мире. Со своими новыми друзьями.
– Вы не знаете, где я могу ее найти? – спрашивает Кристабель.
– Зачем тебе ее искать? Мы найдем ее, когда все это закончится. Можешь ей так и передать.
– Я передам, если вы скажете мне, где она.
Старуха ничего не отвечает. Кристабель отворачивается, будто бы собираясь уйти, и она говорит:
– За сигареты.
Кристабель отдает ей сигареты, и женщина говорит:
– Рю Божон. Рядом с Триумфальной аркой. Выглядывай самую откормленную консьержку на улице. Она круглая как гусыня, готовая на паштет фуа-гра.
Кристабель в курсе, что не совсем разумно пытаться разыскать мадам Обер, человека, знающего ее настоящую личность, но ей любопытно, и не в последнюю очередь потому, что она надеется на шанс, что было любопытно и Дигби, если он когда-либо видел указатель на Рю-де-Розье.
Кроме того, это очень слабая связь, а союзники могут прибыть в город уже на следующей неделе. Она чувствует позади себя ветер и чувствует его снова, когда найти мадам Обер оказывается проще простого. Она стоит на улице возле своей loge, отмахиваясь от двух глумящихся мальчишек. Она мясистая, шестидесяти-с-чем-то версия своей дочери, с теми же темными родинками и неулыбчивым лицом, в черном платье и с затянутыми в узел седыми волосами.
Кристабель сочувствующе качает головой:
– Типичные дети.
– Никакого уважения ко мне, – говорит мадам Обер.
Кристабель окидывает улицу взглядом: ряд ванильного цвета многоквартирных домов в модном 8-м округе, зоне, которую она обычно избегает из-за ее популярности у немцев. Штаб-квартира гестапо недалеко отсюда, на зеленой авеню Фош. Дела мадам Обер идут в гору, а во время войны они идут в гору у немногих. Она думает об угрозе старухи на Рю-де-Розье, ее ремарке о «новых друзьях» и решает рискнуть.
– А вы, случайно, не мадам Обер?
– А кто спрашивает?
– Меня зовут Клодин Бошам. Ваше имя мне дал мой друг, герр Шульте.
Услышав это, мадам ведет Клодин к своей loge[64], говоря:
– Герр Шульте? Не уверена, что припоминаю такого.
– Он очень высоко оценивает вас.
– Почему бы вам не зайти, мадемуазель Бошам? Вы можете оставить велосипед у лестницы. – Мадам Обер проводит ее в комнату, спрятанную от улицы сетчатыми шторами. На одной из стен ряд полочек для сортировки почты и пробковая доска, на которую вешаются ключи от комнат. На рабочем столе лежат бумаги и гостевая книга. В алькове обеденный стол, застеленный старомодной скатертью, и большой буфет с множеством посуды всех форм и стилей. – Семейный фарфор, – говорит мадам Обер, замечая взгляд Кристабель.
– Красиво.
Они обмениваются дальнейшими любезностями, затем мадам Обер исчезает в небольшой кухоньке, чтобы сварить кофе. Кристабель быстро проглядывает книгу посетителей, гадая, какое имя мог бы использовать Дигби и что мог бы сказать, окажись он в этой комнате. Через мгновение она говорит:
– Я слышала, что вы можете помочь с поиском жилья, мадам Обер.
– Могу, – отвечает мадам Обер из кухни.
– Я слышала, что вы неболтливы, – говорит Кристабель, разглядывая изображения на стенах: семейные фотографии, изображения святых и портрет маршала Петена в рамке.
Мадам Обер возвращается с фарфоровыми чашками в розах на серебряном подносе. Кристабель показывает на одну из фотографий на стенах, на которой, она уверена, сердитая мадемуазель Обер.
– Кто эта милая девочка? Она очень похожа на вас.
– Моя Эрнестина. Она гувернантка. Работала со множеством благородных семей. Жаль, что она не рядом.
– Она не живет в Париже?
Мадам Обер качает головой.
– Она в Швейцарии. До этого работала в Англии.
– Вы, должно быть, ею очень гордитесь. – Кристабель отпивает. – Боже, на вкус как настоящий кофе. Теперь его трудно достать.
Мадам Обер чуть смущенно улыбается.
Кристабель улыбается в ответ.
– Всем нам нужно чем-то себя баловать. А где в Англии работала ваша дочь? Я была в Англии до войны. Сейчас бы не поехала. Говорят, ее не узнать.
– Я не уверена где, но в очень благородной семье, как и моя. Это, – она обводит комнату рукой, – временная мера, вы понимаете.
– Тяжелые времена, – с сочувствием говорит Кристабель. – Говорят, англичан задавили в собственной стране. Ее заполонили самые нежелательные элементы.
Мадам Обер качает головой.
– Ужасно.
– Если это продолжится, от приличного общества ничего не останется. – Кинув взгляд на Петена, Кристабель добавляет: – Слава богу, остались еще те, кто противостоят этому.
– Без него мы были бы потеряны, и, видит бог, Франция достаточно настрадалась, – говорит мадам Обер, затем смотрит на часы на стене. – Что касается жилья, мадемуазель Бошам, я приглядываю за еще одной собственностью на этой улице. Номер двадцать. На третьем этаже есть недавно освободившаяся квартира. Возможно, вы хотели бы посмотреть на нее?
– Пожалуйста, если это возможно.
– Я дам вам ключ, поскольку мне надо заглянуть к мяснику до закрытия, но мы могли бы снова встретиться здесь после того, как вы осмотритесь. – Мадам Обер встает, чтобы снять ключ с доски, затем передает его Кристабель.
– Идеально, – говорит Кристабель, поднимаясь на ноги. – Как удачно, что у вас что-то нашлось.
– Семья, которая жила там. Их никогда не следовало пускать. Именно их порода всему этому причиной.
– Возможно, это к лучшему, что они уехали.
– Они бы не прятались, если бы не сделали ничего плохого, – говорит мадам Обер, поднимая корзину. – Я их видела. Приходили и уходили в любое время.
– Как подозрительно.
– Им нельзя было верить. – Мадам Обер останавливается, не дойдя до двери, и добавляет: – Забавно, что речь зашла об англичанах. Юноша из той семьи, на которую работала моя дочь, тоже жил в доме номер двадцать, на четвертом этаже. У него были чудесные манеры. Было видно, что у него отличное происхождение.
– Неужели? – говорит
