Театр китового уса - Джоанна Куинн

– Конечно.

– «Конечно» это не «да». – Лизелотта смотрит на Кристабель, на ее бледное лицо, на лоб с синяком. Кристабель отводит взгляд, закуривает.

Их водитель тяжко трудится, тащит их вверх по склону города через Пигаль, район художественных студий и ночных развлечений, где немецкие солдаты выстраиваются возле кабаре.

Через какое-то время Лизелотта говорит:

– В этом городе невозможно творить театр. Нет электричества. Нет света. Нет денег. Каждый сценарий должен быть одобрен немцами, Propagandastaffel, и писателям приходится вжиматься в невероятные рамки, чтобы их работу приняли. Если их спектакли все-таки оказываются на сцене, их будут ругать те, кто считает изменой ставить пьесы, их будут критиковать те, кто жаждет только политических очков. Это невозможно. И все же посмотрите, где мы.

Они прибыли на Монмартр, тесно заселенную деревеньку на холме на вершине Парижа, где Théâtre de l’Atelier в одиночестве стоит на мощеной площади в окружении тщедушных лип, зажатый с двух сторон многоквартирными домами и ресторанами. Это маленький театр, выкрашенный в белый, с тремя арками двойных дверей на первом этаже и тремя арками окон этажом выше, где есть балкон и бар, окруженный ждущими открытия дверей посетителями.

Водитель помогает им выбраться из велотакси и кивает на толпу.

– Сегодня толпа.

Лизелотта отвечает:

– Говорят, зрителей каждый день полный зал. Вы были на спектакле?

– В феврале, – говорит он. – Чуть не замерз до смерти.

– В феврале холодно, – говорит он, вкладывая ему в ладонь большие чаевые. – Спасибо, месье.

Лизелотта и Кристабель присоединяются к людям, заходящим в театр, и забирают свои билеты в кассе. В фойе знак с указателем на ближайшее бомбоубежище и указание театралам держаться в стороне от балконов на случай бомбежки, поэтому они идут к партеру.

Внутри театр темный, изогнутый, интимный. Красные кресла партера стоят близко к сцене, и между актерами и зрителями очень небольшая дистанция. В здании нет света, и персонал театра фонарями указывает гостям на их места. Лизелотта машет нескольким знакомым.

Кристабель замечает герра Шульте, и в животе поднимается тошнота от мысли, что она называла его имя мадам Обер, которая вскоре может передать эту информацию тем, кто расследует убийство офицера СС, и добавить описание высокой женщины, которая назвалась Клодин. Герр Шульте весело машет. Он в самом первом ряду, в вечернем наряде, вместе с несколькими другими похожими на немцев мужчинами. Лизелотта сообщает ей, что театр обязан оставлять некоторое количество мест для немцев на каждой постановке.

Вечер начинается с короткого спектакля под названием À Quoi Rêvent les Jeunes Filles[65] драматурга XIX века, и спектакль сразу же прерывается воем сирены воздушной тревоги. Зрители невозмутимо берут свои вещи и выходят обратно на площадь, не прерывая разговоров. Небо над городом персиковое, разрезанное длинными облаками заката, а на деревьях собираются воробьи. Кристабель замечает, что зрители разные: люди постарше в строгих нарядах рядом с молодыми людьми в рубашках и юбках. Группа последних стоит неподалеку, разделяя одну сигарету на пятерых.

Когда раздается сигнал отбоя, они заходят обратно досмотреть первую постановку. Отсутствие освещения на сцене каким-то образом приближает актеров, будто зрители наблюдают за репетицией, а не за спектаклем. Затем они ждут, пока поднимется занавес «Антигоны».

– Вам знаком сюжет? Это греческая трагедия, – говорит Лизелотта, щурящаяся на программку через пенсне.

– Знаю, – говорит Кристабель.

– Самое интересное в версии Ануя, – говорит Лизелотта, – в том, что никто не может прийти по ее поводу в согласие. Все критики ее обожают, но по разным причинам. Некоторые хвалят ее за то, что это пьеса Виши или фашистская пьеса, другие за то, что это пьеса Сопротивления или даже анархистская.

– Анархистская?

– Да. В ночь премьеры, когда упал занавес, в зале была кромешная тишина. Никто не мог поверить, что такую пьесу пропустили цензоры. Но что удивительней всего, немцы хотят посмотреть ее не меньше французов. Все уверены, что она обращается к ним.

На словах Лизелотты занавес поднимается над пустой затененной сценой, освещенной только колонной естественного света, падающего через окно верхнего света. Задняя стена похожа на драпированные занавеси, и актеры сидят на ступенях под ними. Женщины в черных платьях, мужчины в смокингах, некоторые в плащах и фетровых шляпах. Они играют в карты, болтают, будто только что вышли с вечеринки.

Один из них, мужчина в очках и бабочке, подходит к краю сцены. Он привычно улыбается зрителям и говорит:

– Voilà. Собравшиеся здесь люди вот-вот разыграют историю Антигоны. Главную роль играет худощавая девочка, что сидит там. Смотрит перед собой. Думает. Она думает, что вскоре станет Антигоной. Что внезапно перестанет быть худой темноволосой девочкой, чья семья не принимает ее всерьез, и одна восстанет против всех. Против Креонта, короля. Она думает, что умрет… – он замолкает и смотрит на ближайших к нему зрителей, – …хотя она еще молода и, как все прочие, предпочла бы жить.

Кристабель подается вперед.

Пьеса идет быстро. Она начинается с Антигоны, тайно пытающейся похоронить тело брата, который был убит в битве, но объявлен предателем. Ее арестовывают стражи и отводят к Креонту. Креонт говорит ей, что никто не выше закона и что кто-то должен управлять кораблем. Он говорит:

– Единственные, у кого осталось имя, это корабль и буря. Ты понимаешь?

Антигона отвечает:

– Я здесь не для того, чтобы понимать. Я здесь, чтобы сказать тебе «нет» и умереть.

На этих словах по зрителям прокатывается волна, коллективный вдох, редкие хлопки.

Креонт не сдается. Он хочет спасти Антигону. Он говорит ей, что сказать «нет» легко, что сказать «да» задача сложнее, что она требует закатать рукава и запачкаться. На это в аудитории кивки, согласное бормотание.

Но падающий из окна свет тускнеет, тьма в театре наползает на сцену, а Антигона отказывается от спасения. Оттуда механическая трагедия разворачивается сама по себе, и смерть идет за смертью, пока не падает занавес.

Мгновение тишины, а затем зрители встают и яростно аплодируют, крича браво, браво. Кристабель остается в кресле. Смотрит перед собой. Думает.

Она всю пьесу внимательно следила за Антигоной, следуя прямо по пятам – за Антигоной, которая рано поднимается, чтобы быть первой живой, Антигоной, которой кажется, что весь мир ждет, и раздраженной тем, что он ждет не ее. Кристабель следила за ней как человек, заметивший кого-то, кого будто бы знает. Но постановка Ануя повела ее сперва в одну сторону, затем в другую и оставила где-то посередине, считающей, что, хотя Антигона была права, она вела себя глупо, и, хотя Креонт был виноват, он не был однозначно неправ.

Она понимает, как жертвенность Антигоны должна привлекать