Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Пишет какой—нибудь человек «пожилую» запись о крестьянине, который садился на новое место, вносит в эту «пожилую» запись различного рода обязательства крестьянина. И вот перед нами памятник совершенно определенного порядка. Он, допустим, имеет запись, показывающую, что он составлен 11 декабря 1626 г. Это и есть непосредственно памятник 11 декабря 1626 г., если у нас нет каких—либо доказательств его подложности.

И хотя историк пользуется самыми различными памятниками, все—таки он поставлен перед тем фактом, что акты представляют собой вещественные остатки прошлого, которые тем самым не могут быть опровергнуты и заподозрены в искажении факта, если они являются подлинными. А всякий памятник повествовательный может все—таки считаться какой—либо интерпретацией событий со стороны его составителя.

Вот почему в своем курсе я остановлюсь главным образом или, вернее, основным образом на актах.

Я должен сказать, что целый ряд областей жизни именно и охватывается актами. Это области экономической и социальной жизни, которые мы больше всего изучаем и которые, тем не менее, с трудом изучаются при помощи одних только актов, так как всякий акт – как отражение непосредственной жизни – представляет собой в известной степени узкий памятник.

Надо сказать, что в нашей истории, в истории СССР, как, вероятно, и в истории других народов, существует разница между значением повествовательных памятников, с одной стороны, и актовых памятников, с другой стороны, для изучения отдельных столетий нашей истории.

В самом деле, возьмите хотя бы историю Киевской Руси. Что является основным для изучения истории Киевской Руси» В первую очередь летописи, сказания, отчасти Русская Правда, которую очень трудно причислить к документам, подобным, например, позднейшему Соборному уложению 1649 г., так как мы спорим до сих пор о том, что представляет собой Русская Правда, является ли она памятником юридическим, официальным или неофициальным.

Что касается актов X–XIII вв., то их очень небольшое число, и важнейшие из них, подобно договорам Руси с греками X в., дошли до нас в составе летописей, т. е. они являются копиями и такими копиями, которые могли быть искажены и интерпретированы летописцем при внесении их в летопись.

Для XIV–XV вв. – иная картина. Летописи, сказания, отдельные юридические памятники будут составлять здесь для историка, можно сказать, основные источники для изучения политической истории. Количество актов – купчих, завещаний, договоров и т. д., – растет из столетия в столетие. Появляются целые их коллекции, составленные в XIV–XV вв. XV век представлен уже большими коллекциями актов, по преимуществу монастырских, не считая договорных и духовных великих князей, прекрасное издание которых было осуществлено недавно Л. В. Черепниным.[969]

Если вы пойдете дальше, в XVI–XVII вв., вы будете видеть, как постепенно значение актового материала увеличивается для историка. А в XVII в., собственно говоря, основным историческим материалом, на котором строится история, являются уже акты. Для XVII в. можно говорить об обилии актов, до сих пор не изученных, до сих пор не освоенных. Однако именно для XVII в. существует резкая грань, которая позволяет как бы подвести итог тому, что сохранилось до этой грани, и тому, что сохранилось после нее.

Этой гранью, как ни странно, является московский пожар 1626 г. Громадное количество актов в московских архивах, существовавших до пожара 1626 г., переживших занятие Кремля поляками, сгорело в 1626 г. Этот год сделался своего рода памятной датой. Акты, датированные временем до 1626 г., – сравнительная редкость. Документы, которые появляются после пожара 1626 г., существуют в значительном обилии.

Что же это был за пожар»?

«Новый летописец» пишет так: «Загорелся верх от Живоначальныя Троицы, что на рву, и от того сотворися великий пожар в Кремле граде… и в Китае граде…» И дальше пишет: «… и не остася ничто от онаго пожара, и вся казна в монастырех со всею церковною утварию, и в приказех все дела и в житницах хлеб, все погибе. Того ради царь Михайло Федорович посла писцов во всю Московскую землю».[970]

Это последнее – о писцах, посланных «во всю Московскую землю», – говорит о том, что погибли документы даже писцовых дел, по которым производился расклад повинностей, налогов, учитывалось тяглое крестьянское и посадское население.

И в приказах проводились большие работы по возможному восстановлению погибших памятников. Так появились в это время уставные книги приказов – Холопьего, Разбойного, Поместного и т. д., – где были вписаны различного рода документы, относящиеся к более раннему времени. Пожаром 1626 г. можно объяснить гибель многих ранних документов. Лишь духовные и договорные грамоты, которые хранились, как зеница ока, сохранились почти полностью.

О гибели документов приказов свидетельствуют, в частности, акты писцового дела, которые были изданы в свое время академиком С. Б. Веселовским. Напри мер, в докладе из Приказа Устюжской чети (четверти) от 19 сентября 1626 г. говорится так об этом пожаре, происшедшем 3 мая 1626 г.: «…те новые писцовые книги, каковы было им отдати в четверти, и чорные, и приправочные книги, и государев наказ, каков им дан в четверти, и государевы указные грамоты у князя

Ивана Волконсково на дворе все згорело майя в 3 день. А у подьячего уцелело с вяземских книг одна перечневая роспись».[971]

Здесь прямое указание, что погибло в этом пожаре. И становится совершенно понятным, почему этот пожар 1626 г. для наших приказных дел является своего рода катастрофой.

Этим и объясняется, в частности, что в делах Бронной слободы документы позже 1626 г. есть, а до этого времени – нет. Они сгорели.

Что же представляют собой громадные залежи актового материала, оставшиеся и накопленные после 1626 г.»

Нам приходится здесь придерживаться в основном иного деления актов, чем деление на государственные и частные. С виду это деление как будто чрезвычайно удобно. Практически же оно не предусматривает существования в России XVII в., например, земских изб. Все, что сделано в земских избах, относится к частным документам. И наоборот, какой—нибудь документ Царицыной мастерской, о пошивке платья, о пуговицах, которые надо ставить на царский кафтан, – это как бы государственные акты. Формальный принцип этот, как мне кажется, себя не оправдывает. Вот почему, я думаю, проще разделить актовые материалы на дела государственных и земских учреждений, дела монастырские и боярские, и частные акты. Такое деление, конечно, может быть подвергнуто сомнению и очень большой критике, но для нашей лекции оно значительно более удобно.

Несомненно, работающие над историей XVII в. – и до пожара 1626 г., и после пожара 1626 г. – больше всего пользуются приказными делами. Вот почему нам надо остановиться раньше всего на приказах и рассмотреть эту приказную систему, которая, к сожалению, описана очень слабо в наших исторических трудах – как нечто второстепенное, хотя в действительности она имела колоссальное значение для XVII в. и особенно для источниковедения XVII в.

У нас есть для изучения приказов середины XVII в. прекрасное пособие – это сочинение Григория Котошихина.[972] Григорий Котошихин был очень своеобразной фигурой в XVII в. Вначале он был подьячим в московских приказах. Что у него произошло в приказах, до сих пор точно не известно. Сам он в своем жизнеописании жалуется на то, что его обижал князь Юрий Долгоруков. А князь Юрий Алексеевич Долгоруков был действительно человеком чрезвычайно жестоким и придирчивым. О нем великолепные строки написал в своих «Посадских людях XVII в.» покойный П. П. Смирнов. Но, во всяком случае, известно, что Григорий Карпович Котошихин, по выражению наших документов, «заворовал», т. е. сбежал вначале в Польшу. В Польше он не удержался. Из Польши переправился в Любек, затем в Нарву и оттуда в Стокгольм. По дороге он переменил имя и стал называться Иваном Александровичем Селицким. В Стокгольме он поселился в доме королевского переводчика Анастасиуса и помогал при переводе русских писем. Известна следующая история, которая ярко его характеризует как человека. Он, по—видимому, вступил в связь с женой своего хозяина Данилы Анастасиуса. В припадке ярости убил своего хозяина и был в Стокгольме казнен. Котошихин является автором сочинения о России XVII в. На рукописи этого сочинения, в библиотеке Упсальского университета, имеется надпись: «Григорья Карпова Кошихина Посольского приказа подьячево, а потом Иваном Александром Селицким зовимаго, работы в Стохолме 1666 и 1667».[973] Надпись сделана почерком XVII в., но очень неуверенно, по—видимому одним из шведских переводчиков, а может быть, просто человеком, который жил в Швеции и интересовался русскими делами. Швеции особенно часто приходилось иметь дело с Россией. И вот этим объясняется большое количество документов, которые сохранились в Стокгольме.