Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Счастливая твоя звезда, государев сотник, — промолвил боярин после долгого молчания. — Ты сын капитана Тудора из Четатя Албэ, и это уберегло тебя сегодня от гнева моего. Пять лет назад капитан Боур спас мне жизнь в бою с татарами, так что я до сего дня оставался его должником.

Войку об этом не знал. Тудор Боур не любил рассказывать о своих подвигах.

— Но только до сегодняшнего дня, — повторил со значением боярин, и лицо его опять исказила жестокая усмешка. — Ты волен продолжать свой путь, с людьми своими и немчином вместе, но с этого часа я сполна в расчете с твоим отцом, ибо прощаю сыну обиду, какую никому не спускал. Так что запомни, сотник: встретишься следующий раз с боярином Карабэцом — берегись его тяжелой руки.

Боярин резко повернул коня и поскакал прочь. Вскоре вся чета магната, снявшись с места, исчезла за поворотом тропы.

Отряд Войку, соблюдая осторожность, двинулся снова в путь.

50

Боярин сдержал слово; путники не встретили в Кымпулунгском уезде новых засад. Вскоре вдали показалась большая трансильванская дорога, петлявшая между гор, и Войку решительно повернул в ту сторону: погони уже можно было не опасаться. По шляху свернули к Родне. Горы становились все выше, над дорогой нависали грозные скалы, кое-где еще увенчанные развалинами рыцарских гнезд.

Семиградская дорога, как всегда, была оживленна. В обе стороны двигались караваны возов, всадники, вьючные лошади и мулы. Пылили стада быков и овец, перегоняемые на продажу за рубежи. На крепких мажах и мажарах, укрытых парусиной, туда же везли сырые и выделанные кожи, медвежьи, волчьи, рысьи, бобровые и иные меха, бочки меда и вина, огромные круги сыра и воска, соленую рыбу. Навстречу им шестерные воловьи упряжки на шести тележных, скрепленных брусьями осях степенно волокли тяжелые мельничьи жернова, изготовленные иноземными мастерами в Брашове. Под охраной дюжих монахов при саблях и буздуганах оттуда же везли новенький колокол.

Роксана и Войку с любопытством рассматривали встречных путешественников и тех, которых нагоняли в пути. К Семиградью и из него ехали купцы и священники, бояре и куртяне, простые воины и люди неведомого чина, обвешанные оружием, как на великую рать. Шумными ватагами тряслись в деревянных седлах свободные крестьяне Молдовы. Ехали греки и итальянцы, мунтяне и немцы, мадьяры и ляхи, москвитины и негоцианты, из далеких ливонских городов. Встречались турки, персы, татары, шемаханцы.

— У каждого свое ремесло, от бога определенное, — говорил Клаус белгородцу Перешу, с которым сразу подружился. — У меня — ратное дело, такое же честное, как и любое иное. Иные парни в немецких землях, дослужившись у хозяина до подмастерья, берут аршин с ножницами или мастерочек с отвесом и идут из города в город и из замка в замок — деньжат подработать, делу своему у славных искусников поучиться да и божий мир повидать. Так и я: взял у отца, оружейника, аркебузу, этот нагрудник и двинул в люди, честно зарабатывать свой хлеб. У многих знатных господ служить, скажу тебе, довелось: немецких и итальянских герцогов, польских и литовских князей… Разве что Большому Турку еще не служил.

— А стал бы? Богомерзкому-то султану?

— А чего ж! — простодушно удивился Клаус. — Ежели щедро платит да сытно кормит — чего ж ему не служить? Наше дело, дело вольных ратников, вроде меня, по свету бродящих, — доброго господина искать да честно за него биться. Кто же он сам, с кем воюет, и за что — то дело уже не наше.

— Экий ты, друг-немчин, недотепа! Так он же, царь турецкий, — диаволу слуга. Стало быть, через него сатановым ратником стал бы и ты.

— Ну нет, Клаус — не дурак! Клаус дал бы присягу Большому Турку, а с кем у того дела — за то уже в ответе не я, а он!

— За худое дело биться мужу — не в честь, — нахмурился молодой белгородец. — Пан Тудор Боур, знаменитый воин и отец сотника Чербула, не раз нам об этом говорил.

— Его милость, пан Боур, может, и прав, — сказал немец, подумав. — Только та правда — для вас, кто на своей земле воюет. А наша честь, честь бродячих ратников, — верность господину и храбрость на поле битвы. За что нас во всех странах господа любят и на службу берут.

— И много ты с таким чином наслужил? — насмешливо спросил Переш. — Стал князем? Или хотя бы важным воеводой?

— Стать военачальником? Или герцогом? К чему это мне? — искренне удивился наемник. — Клаус — не дурак. Клаус хочет всегда простым ратником оставаться. Не ломать голову над всякими хитрыми делами, от коих так рано седеют знатные господа. Спать на свежем воздухе, а не в душных дворцах или шатрах. Ходить на собственных ногах — на своих двоих оно лучше, чем на чужих четырех. Ведь бьемся мы, как я говорил, пешими.

— Это и видно, — усмехнулся Переш, глядя, как неловко сидит в седле честный немец. — Накопил ты хотя бы в своей службе золота?

— Кое-что есть, отложено в родных местах, — осклабился Клаус. — Но много его — к чему? Чтоб над ним не спать?

— Ну, а девушки? Разве ваши начальники не берут себе лучших, как возьмете вы город или крепость?

— Может быть, — хитро рассмеялся Клаус. — Только попадают они в их руки уже после нас!

— Это все — пока ты таков, как есть, — рассудительно заметил Переш, — пока молод и силен как бык. Вот состаришься — что тогда?

— Вернусь домой, в вольный Нюрнберг, — мечтательно протянул Клаус, — выну из тайника, что припас, добавлю, может, что еще наберется. И открою свою лавку. Нет, лучше — кабак. Поставлю за прилавок хозяюшку — пригожую да работящую. — Клаус снова кинул взгляд на округлые плечи Гертруды, ехавшей с Роксаной впереди. — И заживу в свое удовольствие…

Приближаясь к Сухарду, нагнали большой караван. Сзади, зорко поглядывая за поклажей, ехал верхом в сопровождении десятка воинов благообразный господин в немецком платье, заговоривший с ними тем не менее на чистом молдавском языке. Это был семиградский сас Иоганн Гютнер, ведавший делами личных земель и усадеб Штефана-воеводы, давний житель Сучавы. Гютнер вез в вольный город Брашов большой груз столичного льна из государственных вотчин; вместе с ним ехали с товарами другие молдавские купцы.

Немец не стал допытываться, зачем следует в Семиградье сотник Чербул и кто его люди. Пан Гютнер был слишком увлечен беседой, развернувшейся между торговыми гостями и почтенными мастерами, ехавшими с ним в соседнюю страну.

— Да плевать на нас воеводе Штефану, — с горечью говорил кожевник из Романа, — на нас и на всех мастеров-ремесленников Молдовы. Привилегии, которые он дает брашовянам и львовянам, разорили уже нас вконец, а он подтвердил их недавно опять! Купцы Брашова и Львова торгуют у нас беспошлинно, с нас же казна дерет и за то, что дышим на торгу.