Кутузов - Олег Михайлов

Новым, грозным смыслом наполнилось слово «партизаны», доселе обозначавшее лишь участников «партии» – отдельного отряда.

Перед Бородинской битвой к Кутузову явился Багратион с предложением своего бывшего адъютанта Давыдова создать в тылу у неприятеля конные партии из гусар и казаков. Светлейший, по своей осторожности, выделил на первый случай пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков. Но то была искра, от которой возжегся губительный костер. К той поре, когда русская армия расположилась в Тарутинском лагере, Москва уже была окружена плотным партизанским кольцом.

На Новой Калужской дороге стояли отряды капитана Сеславина и поручика Фонвизина, у Вереи – генерала Дорохова, на Тульской дороге – зятя Кутузова полковника Кудашева, на Рязанской – полковника Ефремова, между Можайском и Вязьмой – Дениса Давыдова, у Можайска – полковника Вадбольского, у Волоколамска – А. Бенкендорфа, у Воскресенска – майора Фиглева, у Рузы – майора Пренделя, между главными силами Наполеона и авангардом Мюрата в окрестностях Москвы – штабс-капитана Фигнера, а на Дмитровском, Ярославском и Владимирском трактах действовали казачьи отряды.

Впрочем, казаки поспевали везде. Во все время сидения французов в Москве, быть может, никто столько не обеспокоил их, как казаки, никто не наносил им большего вреда, как это легкое войско, предводимое атаманом Платовым. Они нападали на крупные неприятельские отряды, отнимали заготовленные ими припасы и прерывали сообщение различных корпусов. Казаки больше всего помогали и вооружившимся крестьянам и вместе с ними уничтожали повсюду фуражиров и мародеров. Они не давали французам ни часу спокойствия и появлялись там, где их никак не ожидали. Новой славой покрылось имя атамана Платова, которого Кутузов именовал «истребителем французского разбойничьего войска». В своем донесении из Ельни государю главнокомандующий писал: «Казаки делают чудеса».

Уже повсюду, где только ступила нога захватчика, занялся огонь войны народной. Крестьяне приготовили рогатины и выковывали острия копий, которые насаживались на древки. В селениях запирали ворота и ставили в них караулы; у околиц устраивали шалаши в виде будок, а подле них – сошки для пик. Никому из посторонних не дозволялось приближаться к деревням, даже русским курьерам и партизанам: на уверения, что они свои, первым ответом был выстрел или пущенный с размаху топор. Однажды мужики, из-за необычности южнорусского говора, приняли за неприятелей и уничтожили шестьдесят казаков Тептярского полка; Денису Давыдову, появившемуся во французском тылу, не из-за одного патриотического чувства пришлось отпустить бороду и сменить гусарский доломан на зипун. Объясняя причины своей недоверчивости, крестьяне говорили: «Да ведь у злодея всякого сброда люди...»

Случалось, несколько соседних деревень ставили на возвышенные места и колокольни часовых, которые, завидя неприятеля, ударяли в набат или посылали другие сигналы. Крестьяне мгновенно собирались и нападали даже на многочисленные отряды фуражиров. Соединяясь в крупные партии, ведомые кем-либо из отставных солдат или отважных товарищей и старост, они становились страшнее врагам по мере того, как привыкали к кровавым встречам.

«Сперва, – говорил один воин-мужичок, – мы боялись бить француза, чтоб нас за это не потянули в суд. Когда и удавалось в одиночку загубить нехристя, то прятали окаянных в колодцы и под солому. Ну уж как пришел приказ из губернского и нам исправник сказал: „Ребята! Бей французов напропалую!“ – тогда-то мы развернулись!»

«Если бы я хотел описывать все случившиеся происшествия в окружных селениях и какие способы употребляют добрые, но раздраженные наши поселяне к истреблению врагов, – отмечал свидетель, – то бы никогда не мог кончить. Не могу умолчать о поступке жителей Каменки. 500 человек французов, привлеченные богатством сего селения, вступили в Каменку; жители встретили их с хлебом и солью и спрашивали, что им надобно. Поляки, служившие переводчиками, требовали вина, начальник селения отворил им погреба и приготовленный обед предложил французам. Оголодавшие галлы остановились пить и кушать; проведя день в удовольствии, расположились ночевать. Среди темноты ночной крестьяне отобрали от них ружья и увели лошадей и, закричав „ура“, напали на сонных и полутрезвых неприятелей, дрались целые сутки и, потеряв сами тридцать человек, побили их сто и остальных четыреста отвели в Калугу. В Боровске две девушки убили четырех французов, и несколько дней тому назад крестьянки привели в Калугу взятых ими в плен французов».

Женщины, в отсутствие своих отцов, мужей и братьев, нападали на мародеров, брали их в плен и с колами и вилами гнали в ставку. Воины «Великой армии» со стыдом, а иногда и с бешенством и слезами понуждены были подчиняться им. Своим ожесточением против неприятеля известнее прочих сделалась старостиха Василиса Кожина, смелая, дородная, с длинной саблей через плечо поверх французской шинели. В ее отряде сперва были только бабы, вооруженные вилами да рогатинами. После первых встреч с французами они обзавелись ружьями и саблями. К ним в отряд начали проситься и мужики.

– Приказывай, матушка! Слушаем тебя! – восклицали они.

Между сычевскими воинами-поселянами прославился смелостью и силой бурмистр сельца Левшина, павший от французской пули. Под Рузой и Можайском в роли разведчика отличился дьячок Василий Григорьевич Рагозин; в разное время под его руководством солдаты из отряда А. Бенкендорфа взяли в плен семьсот неприятелей. Начальствовавшие над вооруженными крестьянами отставной подполковник Энгельгардт и коллежский асессор Шубин были схвачены французами, привезены в Смоленск и осуждены на смерть. Неприятель желал склонить партизан к измене или хотя бы прилюдной казнью устрашить прочих жителей. Все предложения вступить на службу к Наполеону, однако, были отклонены. Старик Энгельгардт на месте казни не позволил завязать себе глаза. Ему сперва прострелили ногу и вновь предлагали изменить присяге, обещая залечить рану. Энгельгардт остался непреклонен и был изрешечен пулями; та же участь постигла Шубина.

Известие о сожжении и разграблении Москвы придало новое ожесточение народному движению. Зарево, виденное на 150 верст окрест, довело ненависть к французам до исступления. Французы ли жгли Москву или нет, разуверять было не время: лишь только бы резали французов. Только в Медынском уезде было убито 894 и пленено 593 вражеских воина, но и здесь число погибших неприятелей было занижено, потому что многие партии истреблялись без счета.

Простые сыны и дочери России преобразились в воинов-мстителей; чем и как могли, разили врага. Почти ежедневно приходили они в главную квартиру и просили огнестрельное оружие и патроны. Кутузов хвалил их, удостаивал почти всех личным с собой беседованием и, называя «почтенными и истинными патриотами России», раздавал храбрейшим Георгиевские кресты. Подвиги их прославлялись в песнях. Случалось, в простую избу фельдмаршала в Леташевке приходили десятилетние дети и просили «дедушку» снабдить их пистолетами, потому что носить ружья и стрелять из них им не под силу...

«Малая война», истощавшая французскую армию, грозно перерастала в большую.

...Наполеон, заперший себя в Москве, окруженный враждебным и вооруженным народом, начал тревожиться своим положением и искать пути к замирению. Сперва через русского чиновника Яковлева (отца А. И. Герцена) он обратился к Александру I с предложением начать переговоры – ответом было лишь презрительное молчание. Тогда он направил своего генерал-адъютанта Лористона, бывшего послом в Петербурге, в Тарутино.

3

Кутузов ожидал графа Лористона в своей горнице, в окружении генералов; среди них находился присланный Александром I для выяснения обстановки его адъютант и хозяин Леташевки князь Волконский.

Главнокомандующий встретил гостя с ледяной вежливостью – словно не был знаком с ним, словно Лористон не навещал их петербургского дома и не вел дружеских бесед с Екатериной Ильиничной.

Французский посол передал фельдмаршалу весьма учтивое письмо Наполеона. В нем говорилось:

«Князь Кутузов!

Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша светлость поверили тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом».

Повертев письмо в руках, главнокомандующий с равнодушным видом положил его на крестьянский стол.

Михаил Илларионович сидел в креслах; Лористону был предложен табурет.

После официальных приветствий со стороны французского посла Кутузов спросил с ласковой улыбкой: