После бури - Фредрик Бакман

Амат засмеялся так, что заболело во всем теле. А потом, шаркая, поплелся к юниорской раздевалке, откуда доносились громкие голоса.

– Не туда! – крикнул Бубу не как приятель, а как помощник тренера.

Амат обернулся с таким видом, будто решил, что над ним жестоко подшутили.

– Ты серьезно? – еле выдавил он.

– Серьезно! Цаккель рассчитывает на тебя в эти выходные, в первом матче против «Хеда»! Так что беги, жиртрест, беги!

Амат еле сдерживал слезы. Бубу уже перетащил его вещи в раздевалку основной команды. В этот раз никто не смолк с его появлением, никто даже головы не повернул и не подвинулся, чтобы дать ему пройти, все продолжали трепаться как ни в чем не бывало. Как будто он вернулся домой. Его старое место было свободно, Александр сидел там, где прошлой весной сидел игрок, отпустивший шутку про Льва, потому что больше тот игрок в этой команде не играл. В шутке ли дело, или в том, что играл он плохо, этого Амат так никогда и не узнает.

Он разделся, чувствуя на себе косые взгляды, и пошел в душевую. Никто за ним не последовал. Он стоял один, подставив под горячую струю свои ноющие мышцы и свое нарывающее эго.

Когда он вернулся в раздевалку, на скамейке лежал нож. Все игроки спороли со свитеров свои имена. Никто не сказал ни слова, они просто выкинули нашивки в мусорное ведро и один за другим пошли в душевую, оставив Амата на лавке в углу наедине с его дыханием. Вот что бывает, когда проигрываешь матч и отвоевываешь раздевалку.

На тренировке основной команды редко собиралось много публики, но сегодня на трибунах было полно знакомых лиц. Мая и Петер так и остались сидеть, поедая шоколадные шарики в компании вахтера, и вскоре к ним присоединился бывший тренер основной команды Суне со своей собакой. Посреди тренировки они услышали крадущиеся шаги на лестнице и шепот:

– Сядь передо мной! Я не хочу, чтобы он меня заметил!

Это была Фатима. Она мечтала увидеть Амата на тренировке, но в то же время до смерти боялась, что он увидит ее и решит, что она хочет на него надавить. Боялась развеять волшебство. Петер и Суне смеялись, что она рискует стать одной из тех суеверных мамаш, у которых причудливых ритуалов в день матча больше, чем у их детей.

– Скоро ты раскуришь тут благовония и, если он не забьет достаточно голов, будешь чертей из него изгонять… – ухмыльнулся Суне.

Да пусть хоть обшутится, Фатима все равно его не слышала. Там, внизу, играл ее мальчик, и для нее больше ничего не существовало. Мая села перед ней, и, когда Амат забил гол, Фатима так впилась ей в плечо, что сама смутилась. Мая засмеялась и сказала, что ничего страшного, но потом обернулась и увидела такое, что сама сжала руку Фатимы: входная дверь открылась, кто-то скользнул на трибуну и сел в самом дальнем углу.

– Помянешь черта… – увидев Беньи, ухмыльнулся вахтер.

Суне и Петер посмотрели на него так, словно это был их сын, который наконец вернулся домой. Оба онемели, и радостное тявканье пса заменило все их слова. Цаккель стояла внизу на площадке и тоже видела его. Чувства были не по ее части, люди тоже, но с тех пор как он ушел, она так и не позволила никому играть под шестнадцатым номером. В каждой команде, которую ей когда-либо доведется тренировать, она оставит этот номер свободным, потому что никогда не перестанет надеяться именно на это: что дверь вдруг откроется и в ледовый дворец войдет он – так, словно ничего не случилось. Ей придется тренировать куда более одаренных игроков, более быстрых и техничных, но у нее не будет никого, кого она бы не отдала за этого длинноволосого идиота. Поймав ее взгляд, Беньи коротко кивнул, Цаккель кивнула в ответ. Вот и все. Беньи боялся, что, подойди он ближе, она еще, чего доброго, спросит, не решил ли он снова играть, а огорчать ее он не хотел, поэтому держался на расстоянии. Цаккель не из тех, кому свойственно кусать локти, однако она пожалеет, что тогда сразу не подошла к нему и не сказала, что ей его не хватает. Точно так же, как будет жалеть обо всем, чего не успела сказать Рамоне.

Тренировка продолжалась, игроки на поле были слишком заняты, чтобы смотреть на трибуну, поэтому Беньи просто сидел на самом верху, в тени, и слушал. Звук коньков, разрезающих лед, эхо, тяжелое дыхание. Банк банк банк. Сумку он передал Амату у входа в ледовый дворец и еще издевался, что тот нервничает. А потом сам стоял на холоде и так трясся, что только спустя полтренировки смог пересилить себя, чтобы открыть дверь и переступить через все призраки прошлого. Один из призраков встал, обошел ледовую площадку и, не спрашивая, сел рядом, сунув руку под его руку и положив щеку ему на плечо.

– Мая Андерсон на хоккейной тренировке? Должно быть, тот новый парень, о котором трещал Бубу, горячая штучка! – воскликнул Беньи, на что Мая со всего размаха треснула его по плечу и засмеялась.

– Какой же ты придурок, какие же вы все придурки!

Беньи только улыбнулся в ответ и кивнул на лед:

– Это он?

Мая зашипела:

– Да. Его зовут Александр, но папа и Цаккель прозвали его Столичным, потому что они полные придурки, сил моих нет!

Беньи наморщил лоб:

– А что, он и правда очень сексуальный, Мая…

– Я зна-а-а-ю… – бессильно вздохнула она.

Беньи засмеялся. В кармане у Маи лежали шоколадные шарики, он заглотил их все, один за другим.

– Клево, что ты все-таки не так уж и сильно изменился, – с улыбкой сказала она.

Беньи зажмурился, а потом медленно открыл веки. Поднял глаза на потолок так, как будто смотрел сквозь него.

– Странно было вернуться домой, а? Мне было дико стремно. Один только ледовый дворец, сейчас он кажется тесным, а в детстве он же был… гигантский…

– Да. Все дико стремное. Я даже в своем собственном доме не чувствую себя дома. Я даже не говорю «домой», когда сюда еду… – призналась Мая.

Беньи долго молчал. Потом спросил:

– А ты когда-нибудь думаешь о том, как бы сложилась твоя жизнь, не будь в ней Кевина?

– Постоянно, – шепнула Мая, в равной степени шокированная вопросом и тем, как быстро пришел ответ. – А ты?

Подбородок Беньи дернулся – это был самый незаметный в мире кивок.

– Думаешь, ты бы тогда осталась здесь жить?

После раздумий,