После бури - Фредрик Бакман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Блин. Давно я так не надиралась. Я сошла псать. Нет, СОШЛА ПСАТЬ. Тьфу… НУ ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ!
Все смеялись так, что стало больно щекам.
– Иди СПИ, пьяница, видно, твоя новая лучшая подружка совсем не пьет, раз тебе теперь так мало нужно, чтоб надраться! – фыркнула Ана.
– Какая еще новая лучшая подружка? – спросил Беньи.
– Та, на которую Мая меня променяла! – ответила Ана, такая пьяная, что зрачки ее глядели в разные стороны.
– За одно это я начну приставать к ее будущему мужу! – пообещал Беньи, и они попытались стукнуться руками, правда, оба круто промахнулись.
Мая пообещала, что как следует пошлет их завтра, когда протрезвеет и сможет выговорить соответствующие слова. И, удалившись в кемпер, уснула, едва коснувшись головой подушки. Ана осталась сидеть только ради того, чтобы потом сказать, что Мая отрубилась первой, а потом вежливо, но торжественно попросила мальчиков катиться к черту, поднялась в кемпер и уснула спина к спине со своей лучшей подругой.
Беньи и Столичный остались на улице, Беньи смотрел на Столичного, а тот смотрел на небо.
– Ты, небось, скажешь сейчас, как все туристы говорят, что никогда раньше не видел столько звезд? – с издевкой спросил Беньи.
– У нас там тоже есть звезды, – с улыбкой ответил Столичный.
Беньи почти оскорбился:
– Но не такие, как у нас. И хоккеисты у вас тоже не такие.
Это, конечно, было вранье, он видел сегодня, как двигались руки Столичного и какие он отдавал пасы, и отлично знал, как круто он играет. Столичный посмотрел ему в глаза – он знал, что Беньи знает это, поэтому ничего не возразил, а только задумчиво спросил его:
– Я смотрел вчера, что про Петера в интернете пишут. Он был капитаном бьорнстадской команды двадцать лет назад, так? И с ним они почти выиграли чемпионат высшей лиги?
Беньи курил, глубоко затягиваясь, не открывая глаз.
– Это же Бьорнстад. Почти лучший, почти всегда.
Столичный массировал пальцы, как будто прокручивал невидимые обручальные кольца.
– Петер сказал мне одну вещь, когда они с Цаккель приехали смотреть меня. Я спросил, зачем он приехал, раз он даже на клуб больше не работает, а он сказал, что типа… хочет быть хорошим. Что хоккей для него – способ сделать мир лучше.
– Петер человек непростой. – В это слово Беньи ухитрился вложить все лучшее и все худшее, что только может быть в человеке.
Столичный несколько раз задумчиво затянулся и ответил:
– Просто дико странно, наверное… ну… быть частью такой особенной команды. От которой все в шоке. Это типа братство такое, понимаешь? Где каждый превосходит сам себя. Как в хоккейных династиях НХЛ… они ведь никогда долго не живут… они непобедимы только несколько лет, а потом игроки стареют и команду распродают. Интересно, когда игрок находится в самом центре всего этого, понимает ли он, какая это редкость?
Беньи приоткрыл глаза. В них отсвечивал пляшущий огонь.
– Ты поэтому сюда приехал? – спросил он. – Чтобы стать особенным?
Столичный смущенно улыбнулся:
– Может быть.
Беньи долго смотрел на него, а потом вдруг спросил, так неожиданно, что Столичный поперхнулся дымом:
– Сколько сотрясов у тебя было?
– По… почему ты спрашиваешь? – прокашлял Столичный.
Беньи спокойно пожал плечами:
– Когда мы сегодня играли, ты легко уводил у меня шайбу, у меня не было ни единого шанса тебя обойти. Но, когда я пытался прижать тебя, ты всякий раз избегал силовой борьбы. Я однажды играл с одним парнем, он тоже был офигенный игрок, но в какой-то момент, когда ему было четырнадцать, ударился головой и тоже стал себя так вести. Несколько месяцев шарахался, избегая любого столкновения.
Столичный наконец откашлялся, сунул в костер несколько веток, разумеется, обжегся и пробормотал:
– Это был Кевин Эрдаль?
Беньи удивился, впервые за весь вечер:
– Откуда ты знаешь?
Теперь пожал плечами Столичный:
– Когда мне было примерно столько же, отец следил за всеми одаренными игроками по всей Швеции. Он даже рейтинги хоккеистов у меня на стене повесил. Я, кстати, видел один раз, как вы играли, мы четыре часа ехали на машине, чтобы я только мог посмотреть, против кого сражаюсь. Помню, я страшно ему завидовал.
– Он очень крутой.
– Да. Но я не потому завидовал. А потому, что у него был ты. Никто его пальцем тронуть не смел.
Беньи молчал несколько минут. А потом повторил:
– Так сколько у тебя было сотрясов?
Столичный вздохнул.
– Шесть. Первый, когда мне было двенадцать, последний – в прошлом году. Меня ударили по спине, и я влетел в борт. Парню дали две минуты, а я девять недель потом провалялся. Первые три дня только блевал, не мог думать, хотелось только умереть. Даже на улицу выходить не мог, потому что от солнца в башке все гудело, ничего хуже со мной никогда не было, те выходные как стерло, не помню ничего. У меня до сих пор мигрени бывают. В ушах звенит, ни минуты тишины. Иногда все вдруг чернеет. Я видел по телику, как одного парня так же ударили, и знаешь, что комментаторы сказали? «Сам виноват, смотреть надо было!»
Он постучал по виску. Беньи видел боль в его глазах. Он кивнул:
– Ага. Я читал об этом игроке из НХЛ, у него после этого личностные изменения начались и всякая другая хрень. Необратимые повреждения мозга, но никто не знал этого, пока он не умер, только после вскрытия…
Столичный закрыл глаза.
– Когда я вернулся в команду, тренер хотел, чтобы я больше боролся: давай, вперед, к воротам, дерись там, дерись тут. Он был просто одержим силовой борьбой, ну знаешь, «владей площадкой» и все такое…
– «Жри шайбу! Жуй колючую проволоку!» – поддакнул Беньи, потому что он миллион раз видел таких тренеров.
– Ага, точно, – горько засмеялся Столичный.
– И что дальше было?
– Я боялся. Он видел это. Я не вписывался в его систему. Он отправил меня на скамейку запасных, потому что я ссыкло, а когда я обиделся, он пошел к руководству клуба и сказал, что у меня проблемы с дисциплиной.
– А они правда были?
– Это единственный клуб, где у меня не было проблем с дисциплиной. Долгие годы я вел себя как ребенок, хамил, но этот клуб мне по-настоящему нравился… я хотел, чтобы у меня там все получилось. Но я больше не могу играть так, как хотят тренеры…
– А здесь?
Столичный медленно выдохнул через нос.
– Эта Цаккель, она… кажется не
