После бури - Фредрик Бакман

Беньи, Столичный, Мая и Ана упихнулись в машину Адри, и ей пришлось опустить окна: от подростков разило так, что лисы бы разбежались. Когда они приехали в собачий питомник, кухню заполнил смех Беньи – его мать и сестры уже много лет не слышали, чтобы он так смеялся. Будь Адри наивнее, она бы сказала, что он влюбился. Ну как тут сердиться? Это почти невозможно. Почти.

Ана решила прогулять школу, Мая в свою, очевидно, решила не возвращаться, поэтому, позавтракав, они снова отправились в лес. Куда точно, они и сами не знали, но если это последние денечки, когда еще можно притвориться, что ты ребенок и что жизнь – штука незамысловатая, то грех такую возможность упускать.

Адри и Беньи подбросили Столичного в ледовый дворец. Помахав, он вошел внутрь, и Беньи какое-то время смотрел ему вслед, а Адри смотрела на Беньи.

– От тебя несет, – сказала она с любовью в голосе.

– Я-то душ приму, а тебе что с твоей рожей делать? – ответил он с не меньшей любовью, на что Адри так двинула ему кулаком в грудь, что у него перехватило дыхание.

Обратно они поехали в объезд, не торопясь, самой длинной дорогой вокруг города. Они слушали музыку и тихонько болтали, особо ничего не говоря. Когда их отец взял ружье и ушел в лес, Адри, как старшей сестре, пришлось взвалить на себя многое из того, что, как она полагала, было отцовскими обязанностями. Она научила Беньи драться, хотя, возможно, его следовало учить тому, как обойтись без драки. Адри хотела объяснить ему, как не быть жестоким, но ведь он повернет все так, будто она просит его не драться с другими. А она говорила о том, как не быть жестоким по отношению к себе. Хотя сегодня он смеялся так, будто и вправду решил себя пощадить.

– Я люблю тебя, осел ты безмозглый, – сказала она и так сильно дернула за ухо, что Беньи вскрикнул и засмеялся.

– А я тебя, сестра. Спасибо, что всегда вытаскиваешь меня, – улыбнувшись, ответил он.

Она этого никогда не забудет.

77

Спины

Когда главный редактор в среду утром пришла в редакцию, все здание как будто неловко поежилось. Половина сотрудников даже головы не подняли, когда она проходила мимо. Только добравшись до стола и увидев, кто ее ждет, она поняла почему.

– Здравствуйте! Мы не знакомы, но я много слышал о вас! Меня зовут Ричард Тео! – привставая, сказал политик с самоуверенностью человека, полагающего, что он в представлении не нуждается.

– Ищете работу? – резко спросила она.

В глубине души его приятно удивила ее мгновенная реакция – как правило, люди позволяли себе подобную неуважительность только за его спиной.

– У меня уже есть работа, спасибо. Но посмотрим, как пройдут следующие выборы. Может, я к вам еще попрошусь! – с улыбкой ответил он.

Главный редактор удостоила его ответной, пусть едва уловимой – но все же улыбки.

– Тогда, полагаю, вы здесь затем, чтобы выразить свое восхищение нашей работой?

– Что-то в этом роде. Знаете, какие самые неприятные слова говорятся у меня за спиной?

– Прошу прощения? – воскликнула она, не в силах скрыть растерянность, на которую он, очевидно, и рассчитывал.

Тео продолжил, почти обиженно:

– Они цитируют премьер-министра, сказавшего, что «политика – это воля», а потом с издевкой прибавляют, что моя версия звучит иначе, а именно: «Политика – это воля к победе». Признаюсь без ложной скромности, что это не так. Для меня политика – это поступок. Действие. А не пустые слова. Понимаете?

– Не очень, – с подозрением ответила она, и Ричард Тео широко улыбнулся – так, словно до сих пор нес какую-то чепуху, хотя на самом деле каждое свое слово подбирал тщательнейшим образом.

– А как по-вашему, что самое обидное говорят за спиной у вас? – с любопытством спросил он.

Она, сощурившись, поглядела на него, на секунду пожалев, что рядом нет отца, но тот, должно быть, до сих пор спал после бессонной ночи, проведенной за финансовыми отчетами «Бьорнстад-Хоккея». Что бы он сказал о Ричарде Тео? Что есть два сорта политиков, решила она: провокаторы и манипуляторы. Одни нащупывают болезненные места наугад, другие точно знают, чего ищут.

– Я не склонна спекулировать насчет того, что думают обо мне другие люди, – резко ответила она.

– Да? А я думал, это ваша, газетчиков, работа: узнавать общественное мнение?

Он улыбнулся, главный редактор тоже попыталась улыбнуться, но врать она умела гораздо хуже, чем он. Она заметила, что на коленях у него лежит сегодняшний номер газеты, раскрытый на письме читательницы. Главный редактор прекрасно знала, что там написано, так как сама приняла решение опубликовать это письмо. Мать одного из игроков, пожелавшая сохранить анонимность, жестко раскритиковала «мачизм» в «Бьорнстад-Хоккее». Кроме того, она, судя по всему, заявила на тренеров детской и основной команды, обвинив их в оскорблении личности. Ей пообещали, что тренера детской команды уволят, а тренера основной отстранят от тренировок. Однако ей стало известно, что тренер основной команды пропустил всего лишь одну тренировку, а контракт с детским тренером «прерван» на месяц и скоро он вернется обратно и возьмет новую команду. Автор писала, что это явное доказательство «засилья мужиков» в клубе.

– Вы хотели поговорить об этом анонимном тексте? – спросила главный редактор.

Ричард Тео весело приподнял брови:

– Об этом? Нет-нет, это не мое дело. Наоборот, для клуба неплохо, что теперь можно свободно высказываться и люди не боятся говорить открыто.

– Ага, анонимно, – перебила его главный редактор.

Политик развел руками:

– Я всегда говорил, что защита источников – фундамент демократии! Но странно, однако, говорить о «засилье мужиков»? Ведь кажется, тренер основной команды – женщина?

Главный редактор вздохнула, что было естественной реакцией на слова человека, который слабо представляет себе, что означает выражение «защита источников», но любит щегольнуть им кстати и некстати как неким риторическим аксессуаром.

– Я думаю, что в данном случае под словом «мужик» понимается скорее менталитет, нежели гендерная принадлежность.

– О, как современно! – бодро воскликнул политик.

– Но вы, получается, здесь не поэтому? – спросила главный редактор, с дрожью в голосе, выдающей нетерпение.

Поэтому Ричард Тео неспешно уселся поудобнее и принялся болтать об обстановке в ее кабинете, виде из окна и только потом перешел к делу:

– Я здесь просто как частное лицо, как гражданин, встревоженный происходящим. Последнее время до меня доходит множество слухов о напряженности между Хедом и Бьорнстадом, которая начинает перерастать в… как бы это назвать… во «фрустрацию»? Мне бы хотелось поговорить о том, что мы с вами вместе можем сделать, чтобы не допустить ненужной эскалации.