Последний гвоздь - Стефан Анхем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Промах был ее шансом атаковать. Но ничего так и не вышло, когда она увидела изогнутое лезвие, сверкнувшее у него в руке. Боевой нож, которым он угрожал ей при задержании.
Тут она обнаружила разрез на животе.
Сначала в виде тонкой линии.
Вскоре повсюду была кровь.
Но она ничего не чувствовала. Пока не увидела разрез длиной в несколько дециметров, который пробил не только толстовку и футболку, но и кожу, обнажившую большую красную рану до самого желудка и кишок.
Она рухнула на пол, обхватив руками вскрытый живот. Кровь повсюду. Стремящиеся наружу органы. Все более размытый Слейзнер подошел к ней.
– Вау… красиво… – сказал он. – Настоящее кесарево сечение… Жаль, что ты не была беременна. Получилось бы убить двух зайцев одним выстрелом.
Она слышала его смех, как после плохой шутки по телевизору.
– Если бы только ты меня послушала, – продолжал он, присев вниз к ней. – Если бы ты только приняла зло и дала бы ему решать самому.
Она видела, как он приближается. В то же время он становился все более размытым, как будто сливался с серым цветом.
– Но ты не смогла. Ведь так? Хотя ты все понимала, но не могла не протянуть руку.
Она пыталась что-то сказать, но ничего не выходило. Ни намека.
– Несмотря на то, что ты знала, что все так закончится, ты так хотела почествовать свою добродетель и с чистой совестью смотреть на себя в зеркало.
Теперь она больше не могла его видеть, только ощущать его присутствие, хотя едва. Как будто все чувства вытекали из нее, одно за другим.
– Как, например, когда бросаешь монету какому-нибудь бездомному и чувствуешь себя таким хорошим и прекрасным, что чуть не лопаешься. Жалкое зрелище, вот что это такое. Жалкое и такое же блевотно-слащавое, как когда запихнешь в себя два кило конфет.
Смутно она чувствовала, что где-то рядом с ней в флуоресцентном свете поблескивает изогнутое лезвие.
– Так что ты не заслуживаешь ничего, кроме как перестать существовать.
Но как только он опустил руку и прижал холодное лезвие к ее голой шее, она сдалась и потеряла сознание.
– Исчезнуть в небытие. Всеми забытая.
Поэтому она не услышала ни выстрела, ни пули, которая, как чужой, вырвалась из его лба и оставила после себя открытый кратер.
Ни того что, несмотря на дыру, он разразился своим фирменным смехом и продолжал сидеть верхом на ней. Ни того что заходивший в помещение Фабиан произвел еще один выстрел в Слейзнера, который только продолжал смеяться.
Ничего из этого она не увидела.
Как и третий выстрел, который с близкого расстояния разорвал все на своем пути сквозь голову Слейзнера, но все же не смог заставить его замолчать. Как будто мышцы его горла и лица заклинило, и потребовалось еще две пули, прежде чем наконец воцарилась тишина.
Но к тому времени она была уже совсем в другом месте.
69
После пяти выстрелов он был совершенно опустошен. Вакуум, где все поставлено на паузу. Ходячая оболочка, которой давно пора было успокоиться и сдаться. Но он все еще стоял на ногах, и, несмотря на то, что никогда раньше не делал этого, все шло как по маслу. Как будто все было заранее запрограммировано.
Сигналы от внешнего мира поступали нерегулярно. Периодические вспышки информации, где все отфильтровывалось до абсолютного минимума. Например, как легкое шипение, напоминавшее лекарство в виде порошка в стакане воды. В обычном состоянии тихое и едва слышное. А сейчас будто усиленный шипящий гул от Слейзнера, который растворялся где-то в темноте внизу.
Даже можно было расслышать, как плавиковая кислота разъедает его тело. Или как ядовитые испарения, которые, хотя и были тяжелее воздуха, упрямо находят выход из ямы и проникают сквозь все фильтры противогаза. И дальше ему внутрь.
Тем не менее, он опрокинул в яму четвертую канистру.
Чтобы не осталось никаких сомнений.
Чтобы наверняка.
Пиджак он уже снял, убедившись, что Дуня жива. Как и кофту и брюки. Сложил и завязал так туго, как только мог, вокруг ее туловища. Чтобы остановить кровотечение. Чтобы выиграть время.
Итак, он снял противогаз, промотал последний метр, чтобы крышка закрыла дыру и поднял Дуню с пола. Хоть сил у него не было, а кровь снова начала течь из пулевого ранения, он вынес ее на руках из комнаты в узкий коридор, сквозь вонь и дальше мимо камер.
Дверь в лифт стояла открытой, как он ее и оставил. Здесь, внутри, он склонился над ней, нажав локтем на верхнюю кнопку. Но не смог нащупать пульс или услышать дыхание. Ничего кроме обмякших, безжизненных мышц. Один длинный продолжительный сигнал какого-то измерительного прибора, который говорил, что было слишком поздно. Что усилия бесполезны.
Он положил ее на пол, пока лифт медленно поднимался вверх.
Слишком медленно. Как будто он на самом деле не хотел этого и делал все, чтобы замедлиться и повернуть назад. Тянул время. Он прижался ртом к ее губам, почувствовал тепло и отбросил мысли о том, что она скоро похолодеет. Что это бесполезно. Наполнил ей легкие и наблюдал, как поднимается грудная клетка. Сначала один раз, потом еще раз. Пытался думать, что это должно сработать, и качал кровь сильными, быстрыми толчками в грудь. Тридцать раз друг за другом.
Это должно сработать.
Это просто обязано сработать.
Видел, как кровь просачивается из-под ее одежды в районе живота. Стекает на пол, образуя маленькую лужу. Все эти лужи потерь. Смерти. Лифт все еще двигался. Едва ощутимые толчки на бесконечном пути наверх. Ему ничего не оставалось, как продолжать снабжать ее кислородом. Продолжать качать. Бороться со временем. С голосами, на перебой твердящими, что уже слишком поздно.
Может, это была вибрация лифта, когда он наконец остановился или ожило ее сердце. Он не знал. Ему не оставалось ничего, только надеяться, пока он пробирался по ярко освещенным, похожим на больничные, коридорам на следующем этаже. Надеяться на невозможное.
Здесь не было больше никого. Только он и Дуня. И вот следующий лифт. Он двигался быстрее. Дверь открылась почти сразу, не оставив ему времени проверить пульс еще раз. Вместо этого он поспешил спуститься со сцены, прошел через большой зал с хрустальными люстрами и дальше по тускло освещенным коридорам.
Чувствовал кровь из огнестрельного ранения.
