Гребаная история - Бернар Миньер

Больше не беспокоясь о «Зодиаке», я прыгнул на пристань, растянувшись на скользких досках. Поднявшись на ноги, принялся торопливо карабкаться по лестнице, все время спотыкаясь.

Я провыл что-то вроде: «Мама! Мама!» — хотя, честно говоря, не особенно помню. Это была на редкость странная ночь; все выглядели немного пришибленными, слегка не в себе, будто футбольная команда, которой надрали задницы. Полицейские, пожарные, просто любопытствующие — все беспорядочно двигались, но общее впечатление было как при объявлении капитуляции.

Я обежал вокруг дома — точнее, того, что от него осталось — сквозь толпу пожарных в касках. Те сновали взад и вперед, не видя меня. Огромный ослепительный огонь превращал нас в движущиеся тени. Я перескакивал толстые шланги, извивавшиеся в траве, словно питоны, что барахтаются в грязи, перемешанной с мокрым пеплом.

Обгоревшие и еще теплые балки шипели под дождем. В других местах огонь усиливался — гудел, трещал, вздыхал. Он казался живым, он искал свой собственный путь. Он будто сражался против усилий пожарных и струй воды, которые изрыгали на него пожарные шланги. Две армии, столкнувшиеся лицом к лицу…

Другим впечатлением был грохот — или, скорее, окружающая меня плотная шумовая завеса, делающая все звуки не громче, а более пронзительными: крики, оклики, шум кабельных барабанов и колес, вязнущих в грязи, назойливые завывания сирен, потрескивание языков пламени, свист пара, потоки воды из брандспойтов… Посреди всего этого столпотворения я чувствовал себя до странности одиноким, будто разорвал экран в кинотеатре, чтобы войти в фильм.

Я огляделся кругом, надеясь увидеть своих мам. Торопливо пошарил всюду взглядом в поисках машины «Скорой помощи», носилок, золотистого пятна термозащитного одеяла.

Я рванулся вперед, и прямо мне в лицо, отключая зрительные нервы, ворвался другой пожар, красно-голубой, — от мигалок. Я зажмурился, как сова, с открытым ртом, и кто-то схватил меня, потащил назад, затем мне скрутили руки.

— На колени! — заорали за моей спиной. — На колени!

Я почувствовал, что меня заставляют опуститься на колени на размокшую землю, слышал, как мне зачитывают правило Миранды.[64] Одновременно с этим на моих запястьях защелкнулись металлические браслеты. Затем вмешался голос Крюгера:

— Да что вы творите? С ума, что ли, посходили? Снимите эти чертовы наручники! — Он схватил меня за плечо и бережно поставил на ноги. — Генри! Господи, да откуда ты?

— Из… из моря, — ответил я, понимая, как глупо это звучит. Будто я какая-то долбаная морская нимфа.

— Что?

— Я прятался на Сидар-Айленд, шеф… Я… стащил «Зодиак»… Я… я увидел пожар…

Шериф с крайне измученным видом посмотрел на меня; он пытался понять или же подыскивал слова. Я опередил его.

— Мои мамы… где они?

По его взгляду я все понял.

— Генри… передать не могу, как мне жаль…

— Что случилось? — закричал я.

Стоя здесь, я ощущал жар от углей, находящихся в десятке метров отсюда. Скоро больше ничего не останется. Шериф жестом указал на огонь. Повсюду порхали хлопья черного пепла и мелкие искорки. Воздух был наполнен едкой вонью.

И тогда я уже сам упал на колени.

Я поднял глаза к небу — к потолку туч, под которым танцевали стаи искр, разносимые ветром, похожие на множество светляков.

Я изо всех сил желал покоя,

сна,

смерти…

Мои мысли были невообразимым хаосом.

Мой мозг был словно охвачен огнем.

Я провыл:

— У МЕНЯ БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕТ! БОЛЬШЕ НИКОГО! Я ВСЕ ПОТЕРЯЛ! ВСЕ ОНИ МЕРТВЫ, СЛЫШИТЕ?

Думаю, в то мгновение мир для меня перевернулся.

После этого я свалился без сознания.

В Лос-Анджелесе, когда такси наконец доставило его, Ноа посмотрел на белый дом под красной крышей, стоящий там, где Николс-Кэньон-роуд делает крутой поворот. На обочине шоссе он увидел круговое зеркало для машин, которые спускаются с высоты Малхолланд-драйв. Дом нависал над улицей, спрятавшись за деревьями, на вершине пандуса для машин: среди скалистых холмов, овражков и зарослей, где наверняка водятся койоты, ящерицы и змеи.

Ворота были открыты. Не обнаружив звонка, Ноа взобрался по крутому пандусу до трех ступенек крыльца, справа от гаража.

Тип, открывший ему, был в джинсах и кое-как заправленной в них длинной рубашке. Ноа узнал человека с интернетовской фотографии: та же маленькая седоватая бородка и густые черные брови.

— Джереми Холлифилд?

— Кто его спрашивает? — спросил мужчина, бросив осторожный взгляд на дорожную сумку гостя.

Ноа продемонстрировал удостоверение частного детектива:

— Меня зовут Ноа Рейнольдс. Я оставил вам послание на автоответчике, мистер Холлифилд. Хотелось бы задать вам несколько вопросов относительно Центра репродукции в Санта-Монике.

Мужчина поморщился.

— Бывшего центра, — поправил он. — Обанкротился в две тысячи третьем году… Почему я должен отвечать на ваши вопросы?

— Потому что я приехал из Сиэтла, чтобы их задать.

— Ты в Лос-Анджелесе, приятель, здесь не открывают дверь первому встречному, — возразил Холлифилд.

— Ну, тогда потому, что мой клиент богат, а вы по уши в долгах, и если информация его заинтересует, для вас это может оказаться хорошей возможностью, — ответил Ноа.

Джереми М. Холлифилд посмотрел на протянутую детективом визитную карточку. Он сидел в красном кресле с позолоченными ножками, которое вполне могло принадлежать Барбре Стрейзанд или какому-нибудь рэперу. В гостиной, как заметил Ноа, преобладал золотой цвет, кисточки, барокко и мужская обнаженка.

— Центр репродукции в Санта-Монике, — задумчиво произнес Холлифилд, — мой самый лучший проект…

Он покачал тапкой, висящей на пальце голой ноги. Пятнадцать лет назад, согласно информации, обнаруженной Ноа в Интернете, Холлифилд создал банк спермы: судя по всему, с целью обогатиться, а не для того, чтобы принести пользу обществу. Особенно учитывая его постоянные — и такие же бесплодные — попытки сколотить состояние.

— Что же пошло не так? — спросил Ноа.