Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

— Надо бы повидаться-то. Может, заедем?

— Куда заедем? — встрепенулась Валентина.

— К родне заедем. Давно не видел.

— А где она?

— Да верста сорок, а может, шестьдесят. Чаю попьем.

Валентина смотрела на проводника с изумлением. Лицо его было упрямо-неподвижно.

— Чаю попьем? — Она не знала, смеяться ей или сердиться.

— Может, полечишь кого, — настойчиво продолжал свое эвенк. — Давно ездим. День-два лишни — не беда.

— Нет, мы поедем завтра не в гости, а вниз по Омолою, к якутам, — твердо сказала Валентина.

— Потом поедем вниз. Сколько лет не видал…

— Кирик!..

— Я знаю: Кирик! Я везде идет… Целый месяц идет. День-два лишни — не беда.

Консервная банка валялась на земле, выжженной костром. Разбросанные головешки не были покрыты пеплом, ярко чернели и холодные угли: сразу видно, что костер не потух, а залит водой.

«Банку забыли — значит, очень торопились».

Кирик пнул ее в сердцах, и она, звякнув, отлетела в кусты. Он обошел еще раз кругом.

Нежно лоснились примятые ветки пихты, настланные на земле, пахли смолой тонкие жерди — остов чума. Видно, совсем мало жили здесь эвенки. Кирик тихонько посвистел, искоса взглянул на доктора.

Валентина сидела прямо на земле, охватив руками колени, сердито-насмешливо смотрела на Кирика. Туча мошкары колыхалась в горячем воздухе над оленями, привязанными к дереву. Даже в чаще, под тенью елок, было жарко. Кружилась голова от запаха хвои, еловых шишек, разнеженной, теплой земли, разогретых натеков янтарной смолы на коре лиственниц.

— Зачем уехали? Куда уехали? — бормотал Кирик, разглядывая помятую траву и олений помет.

— Напился чаю? — съязвила Валентина. — Эх ты, вредный ты, вредный! Меня мучаешь, оленей мучаешь! Я все расскажу вашему председателю.

— Зачем мучаешь? — укоризненно сказал Кирик. — Один-два дня — не беда.

— Не беда? Как это не беда? Теперь обратно еще два дня…

— Зачем обратно? Дальше поедем.

— Дальше? — вскричала Валентина, поднимаясь.

Она сорвала с себя сетку и шляпу, обмахиваясь ими, с разгоряченным лицом пошла к Кирику.

— Теперь уже близко, — заискивающе, смущенно, но по-прежнему упрямо сказал он, отступая назад. — Погода-то жаркий, костер-то совсем сырой.

Валентина до боли в пальцах сжала кулак. Ей хотелось поколотить этого упрямого Кирика.

— Я не поеду, — сказала она ломким голосом, гневно наступая на него.

— Тогда подожди здесь, — решительно предложил он, отступая еще на шаг и на всякий случай заслоняясь выдвинутым локтем.

Валентина заметила его движение, отбросила шляпу и со слезами в голосе крикнула:

— Подождать? Ты теперь будешь гоняться за ними по тайге, а я буду ожидать? — Слезы все-таки покатились из ее глаз. — Как же я останусь одна? Неужели тебе не стыдно?

— Я не говорю — останься, а говорю — вместе поедем, — с жалостью, но без раскаяния сказал эвенк. — Ты сама говоришь: не поеду.

Он чувствовал себя правым. Валентина даже растерялась перед его непоколебимым упорством.

— Куда же они уехали? — спросила она после тягостного молчания.

— То-то беда: никакой метка нет, — заговорил Кирик, сразу оживляясь.

— Услышали, что ты к ним в гости собрался, вот и уехали куда глаза глядят. Метку не оставили! Очень-то нужен ты им! — Еще сердясь, Валентина подумала, что охотники, наверное, испугались, услышав о прививке оспы, и нарочно откочевали подальше. — Куда же теперь ехать без метки? — спросила она.

Кирик совсем повеселел.

— Найду! Оленей-то у них много.

Тут он сразу вспомнил, что доктора надо беречь, начал умело, быстро разжигать новый костер, сбегал за водой, даже подобрал мимоходом шляпу Валентины.

Она сидела на коряге, устало опустив на колени поцарапанные, грязные руки, и сердито наблюдала за хлопотами своего проводника. Он примащивал плоский камень для столика, подсовывая под него нарубленные км поленья; все его согнутая спина была покрыта серой кишащей массой: комары так и набрасывались на все живое.

«Ему это, конечно, интересно. Он чувствует себя тут дома. Старый, вредный черт!» — с ожесточением думала Валентина.

Пусть он хоть треснет, она больше не станет помогать ему в домашней работе. Пусть он сам теребит своих куропаток и рябчиков. Пусть сам варит и жарит!

Комары садились на лоб Валентины, мошки лезли ей в глаза и уши, но она «назло Кирику» позволяла им есть себя, не утруждаясь взять шляпу. Даже когда дым костра повалил на нее, она зажмурилась, но не пошевелилась.

Неподвижность доктора напугала Кирика.

— Ты, что… захворал? — спросил он, бросая развязывать тюк с провизией. — Хворь, что ли, пришла? — переспросил он тревожно.

Губы Валентины страдальчески изогнулись, она хотела еще сидеть и молчать, но вспомнила, что олени стоят рядом неразвьюченные, кругом тайга, а Кирик — дикий человек… Что ему стоит вскочить на своих таких же диких оленей и умчаться, оставив ее одну? Он, кажется, очень хорошо понял, как ходят болезни.

— Дым глаза ест, — сказала она, порывисто вставая.

После короткого отдыха Кирик потрогал острие пальмы — тяжелый нож, насаженный на длинную рукоятку якутским кустарем, еще не успел притупиться — и сел на передового оленя.

К вечеру они доехали до остановки эвенков, но по всему было видно, что охотники снялись отсюда еще с большей поспешностью и повернули на север от Сантара. Теперь и Валентину захватил азарт погони, и она наутро ничего не сказала Кирику, только спросила уже в пути:

— Верно ли едем?

— Верно, однако. Теперь-то знаю, куда едут. Скоро река будет. Я тут шел молодой.

— Так ведь это давным-давно было…

— Давно. Еще один жил. А теперь меньшой сын жену взял.

Утром небо показалось Валентине серым, а солнце, тусклое в мглистые от жары и сухого тумана августовские дни, совсем утонуло в белом мареве. Кирик заметно забеспокоился: то и дело вздыхал, цокал языком, стал озираться по сторонам и спешить, местами пуская оленей рысью. Валентина молча, покорно ехала за ним.

Потом по тайге потянул ветер, он дул слабо, едва раскачивая в редколесье прозрачные колосья высокого вейника, но был не по-таежному зноен. И вскоре неожиданно принес с собой горьковатый запах гари.

Кирик ничего не сказал Валентине, останавливаясь на ночлег, но не отпустил оленей в тайгу, а привязал их на длинном ременном алыке. Когда Валентина уже спала, он вылез из своего шалашика, взглянул на небо. В мутной мгле не горели звезды, угасла и Полярная, которая своим неподвижным светом указывает путь таежным следопытам.

— Дым, однако! — тревожно шептал Кирик.

Он раза два взбирался на дерево, но видел только седую мглу сухого, едучего тумана.

— Однако, это дым, — бормотал он тоскливо. — Ехать надо скорее. Спать нельзя.

На рассвете по тайге потянулись стаи белок, с треском и шорохом летевших с дерева на дерево. Они осыпали Валентину и Кирика коринками, высохшей хвоей, шишками, их рыжие распластанные тела, как огненные лапы, проносились над головами путников.

У подошвы каменистой сопки Кирик оставил Валентину с оленями, а сам побежал наверх, быстро мелькая меж серых стволов лиственниц. Валентина смотрела ему вслед, чувствуя, как тошноватый холодок страха сжимал ее горло. Теперь она не злилась на Кирика; в нем была единственная возможность спасения.

Беловатый дым окутывал на северо-востоке все видимое сверху пространство. Местами он был темнее, иногда багровые гибкие языки пламени прорывали его и снова исчезали, и тогда дым сгущался в огромные черно-сизые клубы. Казалось, небо сбросило туда все облака: такого пожара эвенк еще ни разу не видел. У него сразу пересохло во рту и ничего не получилось, когда он хотел поцокать языком. Сородичи его, наверное, успели перейти на берега больших озер, на ту сторону реки, к которой стремился Кирик, но путь к ним теперь был отрезан.

Огонь буйствовал еще далеко, но он быстро двигался широким полукругом, и стаи белок, мчавшихся на запад, резко повернули к югу.

Все время приходилось пробираться по нетронутому, иногда тонкому и частому, словно тростник, лесу. Кирик ехал впереди, яростно, неустанно рубил широким ножом-пальмой, расчищая путь. Грязный пот струился по его лицу, но он не вытирался, не снимал шапки. Серый дым наполнил лес, и сквозь него безучастно, как слепой красный глаз, смотрело солнце. Перед огнем отступало все живое: летели, бестолково кружась, птицы, скакали, точно безумные, зайцы, пробежал-промчался медведь, подкидывая черными голыми пятками, и долго слышно было, с каким треском ломился он сквозь сухие ветки ельника.

Порой Валентине все представлялось дурным сном, но так больно били по телу ветки деревьев и кустарника и страх так сжимал сердце, что, будь это во сне, она давно бы проснулась.