Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Знают же, что уезжаю! — ругнулся на приемную Иван Александрович. — Чего трезвоните?! — схватив трубку, грубо выкрикнул он.

— Полковник Водопьянов умоляет соединить! — оправдывался дежурный.

Водопьянов руководил госбезопасностью в приграничном Чопе.

— Соединяй!

— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться? — послышался в трубке голос подчиненного.

— Говори!

— Тут такое дело. Сегодня, в семнадцать сорок две, при пересечении госграницы был вскрыт железнодорожный вагон, где по документам находился автомобиль «Бьюик», следующий в распоряжение Академии наук. В поезде был сопровождающий, начальник хозуправления академии товарищ Скрипка.

— Ты по существу говори, времени нет!

— Так точно, по существу! В автомобиле обнаружены: четыре норковые шубы, одиннадцать ящиков выпивки: коньяки французских марок, виски и джин, пять ящиков сигарет «Кент», одежды навалом, два телевизора, музыкальные пластинки, журналы на иностранных языках.

— Ты чего мне голову морочишь?! — начинал раздражаться Серов.

— Вдобавок вместо одного автомобиля через границу следовало два, — смутившись, закончил доклад полковник.

— Зачем мне звонишь, Водопьянов, зачем всяким барахлом голову морочишь?! Не знаешь, что в таких случаях делают?

Как же надоели Ивану Александровичу бестолковые звонки! Если б оружие везли, секретные документы, на золото с бриллиантами наткнулись или людей нелегально провозили, а тут что? Херня мелкобуржуазная! — а у председателя КГБ время отрывают! Хотел вспылить.

— Товарищ генерал армии! — оправдывался Водопьянов. — Мои как положено протоколы составили, начальника ХОЗу задержали, да только тот требует, чтобы мы поставили в известность президента Академии наук. Объясняет, что все эти вещи, «барахло», как вы верно подметили, есть его личное имущество. И машина его, и меха, и выпивка, и так далее. Свяжитесь, говорит, с моим руководителем, чтоб он знал, а я, объясняет, человек подневольный.

— Связался? — кисло спросил Серов.

— Не посоветовавшись с вами, не решился. Он же депутат Верховного Совета, член Центрального Комитета, Герой Социалистического Труда. Вот и задаю вопрос, звонить ему или нет?

«Действительно странно, чтобы академик так запросто, ни с кем не согласовав, пер через границу сразу два автомобиля и всякий хлам!» — размышлял Серов.

— А вторая машина зачем, этот хозяйственник знает?

— Ответил, что на запчасти предназначается.

— М-мда! — протянул Иван Александрович. Такая беспардонность поражала.

«Может, для атомщиков везут? — предположил Серов. — Но при них наши ребята есть, они бы проинформировали. Выходит, не для атомщиков. Получается, что Академия наук у нас вне закона, особняком, словно академикам все дозволено! Органы под увеличительным стеклом каждого выезжающего за границу просматривают, можно сказать, изнанку выворачивают, многим в выезде отказывают, а тут — что хочу, то ворочу! Надо об этом случае Никите Сергеевичу сообщить, путь стружку с заевшихся профессоров снимет!»

— Ты, Водопьянов, ничего из хлама академического случайно не умыкнул?

— Да как мог, Иван Александрович! Я в таких делах ответственность понимаю. Но вот ведь какая штука, — продолжал подчиненный. — Товарищ Лобанов не только президент Академии Сельскохозяйственных наук, он, к тому же Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР. Поэтому я, как положено, в таких случаях сразу к вам.

— Так то для Лобанова? — протянул Серов.

— Так точно, для него.

На прошлой неделе Серов завизировал бумагу из ЦК, которая согласовывала выдвижение Лобанова на пост заместителя председателя Совета министров Союза ССР. Генерал армии замолчал. Лобанов чуть ли не каждый день бывал у Никиты Сергеевича, к тому же дочь Пал Палыча выходила замуж за хрущевского сына.

— Пропускай груз! — скомандовал председатель КГБ.

— Так точно, пропускаю!

— Молодец, что позвонил.

На носу был фестиваль молодежи и студентов. По уточненным данным, Москва ожидала свыше тридцати тысяч участников из ста тридцати стран.

— Надо, чтобы праздник от сердца шел, чтобы на всю жизнь память осталась! — выговаривал Первый Секретарь.

— Не подведем! — клятвенно заверял Шелепин. Комсомольский вожак докладывал, как идет подготовка к международному форуму.

Никита Сергеевич оставил комсомольца обедать. За обедом вспомнил о целине, выспрашивал о настроениях молодежи, интересовался, какие фильмы стоящие.

— Отличный фильм «Павел Корчагин» режиссера Алова, — высказался Александр Николаевич. — Мы хотим выдвинуть его на Государственную премию.

— Стоящее кино, выдвигайте. Шолохова надо больше экранизировать, крупный мастер, целиком наш, советский. С каким удовольствием его новую повесть прочел — «Судьба человека»! Вот книга, а не какое-то блеяние! Я Михаилу Александровичу телеграмму послал, сказал, что и «Судьбу человека» обязательно в кино снимем. Прочти, Александр Николаевич, не пожалеешь.

Шелепину нечасто выпадало один на один, в неформальной обстановке, беседовать с руководителем Коммунистической партии.

— У меня Фадеев-выродок до сих пор в башке сидит, никакой ему пощады! — помрачнел Никита Сергеевич. — Надо про Фадеева разгромную статью дать, напомнить, что он распустившийся, скатившейся в пропасть пьянства перерожденец, что даже с молодогвардейцами разобраться не смог, все поперепутал, ребят-героев, отдавших жизнь за Родину, к врагам приписал. Это же надо! Два года в Донбассе сидел, факты изучал, а толком ничего не понял. И ведь, гад, на партию замахнулся! Вот замухрышка! А ведь партия его человеком сделала, живи, работай!

— Я просто удивляюсь, как такое возможно?! — возмутился Шелепин.

— Власть голову вскружила. Мы, когда стали разбираться, установили, что Фадеев был инициатором многих арестов среди писателей. И про это написать следует.

— По сути, он и коммунистом не был, отпетый приспособленец! — выдал Шелепин.

— Верно подметил. Таким пощады нет, не посмотрим, что умер!

— Можно, я текст подготовлю и вам покажу?

— Делай.

— Я, Никита Сергеевич, еще про музыку хотел сказать.

— Про конкурс Чайковского, что ли?

Хрущев дал Фурцевой задание провести в Москве Международный конкурс исполнителей классической музыки, которому дали имя выдающегося русского композитора Петра Ильича Чайковского.

— Нет, не про конкурс Чайковского. Западная музыка Москву заполонила.

— Западная?

— Да. Гнилая. Молодежь ею разлагается. Джаз всякий и прочие «буги-вуги». Надо с ней принципиально бороться. Некоторые в танце как обезьяны кривляются, запретить ее в ресторанах играть комсомол не может. Как проказа та музыка распространяется, ваша помощь требуется, Никита Сергеевич!

— Нехорошо! — вымолвил Хрущев.

— Гниль это, мерзость! — разошелся Шелепин. — Чему она хорошему научит? А танцы, Никита Сергеевич? Вы б посмотрели!

— По существу, я с тобой согласен, — отозвался Первый Секретарь. — Но давай, Александр Николаевич, молодежный фестиваль проведем, а пока торопиться с музыкой не будем. Сам понимаешь, иностранцы понаедут, а они к этому кривлянию привыкли. Нам надо себя с лучшей стороны показать, не для того мы слет всемирный затеваем, чтобы опростоволоситься. Проведем, а тогда подправим.

— Уяснил, Никита Сергеевич!

— Следующее, — Первый Секретарь стянул с груди салфетку, которую по привычке заправлял за ворот рубашки. — Я вчера по стипендиям предложение дал. В сороковом году решили, что стипендию должны только отличники получать. Надо исправлять допущенные Сталиным ошибки. Раз мы коммунизм строим, стипендию надо всем без исключения давать, отличникам — тем повышенную. Студент — это будущее советской страны! Запомни, Александр Николаевич, — будущее! — с выражением проговорил Хрущев. — За такой справедливый подход люди будут нам благодарны.

Шелепин с замиранием смотрел на руководителя.

— Конкретными шагами пойдем навстречу коммунизму, а не разговорами. Еще сельские школы меня беспокоят. Мало в сельской местности полноценных школ, а они должны быть, чтобы крестьянин не чувствовал себя ущемленным, чтобы не бежал в город. У деревни не должно быть разницы с городским содержанием, образование всюду должно даваться «под ключ».

— Я слышал разговоры о создании в Москве привилегированных школ, — проговорил Шелепин. — Тогда получится, будто некоторые дети лучше, а некоторые — хуже!

— Что за глупость, кто додумался? Я это целиком отметаю! Представляешь, до чего договорились? Никаких привилегий! Завтра пажеский корпус удумают создать!

— Мне кажется, Никита Сергеевич, надо больше внимания уделять моральному облику советского студента.