Том 1. Тяжёлые сны - Федор Сологуб

– Очень нравится, как же, – сказал Коля с тихою радостью в звуке голоса.

– Ну что ж, а долго ли тут побыть, – оживленно говорил Ваня, дергаясь худенькими плечиками, – хорошо, не хорошо, – поиграем да и в город, пыль глотать.

Коля молчал, и мысли его обратились к мамочке.

Мамочка любит Колю. Она – ласковая и веселая. Но у нее – своя жизнь. Она любит быть с веселыми молодыми людьми, которые приходят часто, смеются, разговаривают бойко и шутливо, ласкают Колю, иногда подшучивают над ним, – побыть с ними Коле не скучно, он же и сам веселый, разговорчивый и доверчивый, – но они – чужие, далекие и словно заслоняют мамочку от Коли.

– Однако, не ловится, – сказал Ваня. – Да и домой пора. Приходи к вечеру на опушку.

– Ладно, – сказал Коля.

Мальчики понесли ведерки и удочки домой. Они проходили по деревенской улице. Дома стояли тесно и казались бедными и неряшливыми. За ними шумела река. Крестьянские ребятишки, грязные и лохматые, играли у домов, ругались грубыми и страшными словами и плакали. Столь красивые почти у всех детей руки и ноги были так у них грязны, что жалко и противно было на них смотреть.

У одной из дачек на скамеечке сидел любопытный господин в синей рубашке под сюртуком и в высоких сапогах. Он расспрашивал всех прохожих.

– Много наловили? – спросил он у Коли.

Коля доверчиво показал ему свою жестянку с рыбками.

– Не много, – сказал господин. – А вы где живете?

– А вон там на горе, дача Ефима Горбачева, – сказал Коля.

– А, это Уфишка Горбачек, – сказал господин.

Коля засмеялся.

– Вы с отцом живете? – спрашивал любопытный господин.

– Нет, с мамочкой, – ответил Коля, – папа у меня в плаваньи. Он – флотский офицер.

– А ваша мама скучает? – спросил любопытный.

Коля посмотрел на него с удивлением, подумал.

– Мамочка? – сказал он медленно. – Нет, она играет. Вот скоро здесь будет любительский спектакль, так она будет играть роль.

Тем временем Ваня прошел несколько дальше, потом вернулся.

– Ну, пойдем, что ли, – сказал он Коле, сердито поглядывая на любопытного господина.

Мальчики отошли. Ваня сказал, странным движением плеч и локтей показывая назад, на любопытного барина:

– Этот барин всех расспрашивает, – сволочь ужасная. О родителях, обо всем, – должно быть, в газетах пишет. Я ему здорово наврал.

В прозрачных, острых Ваниных глазах опять загорались янтарные искорки.

– Ну? – смешливо протянул Коля.

– Я ему сказал, что мой отец в сыскной полиции служит, – рассказал Ваня, – он меня теперь страх как боится.

– Почему? – спросил Коля.

– Я ему сказал, что отец одного мошенника здесь высматривает, ну, он и боится.

– Да разве он мошенник? – смешливо спросил Коля.

– А я ему приметы такие сказал, на него похожие, – объяснил Ваня, – ну, он и боится.

Мальчики смеялись.

Дошли до Ваниной дачи и стали прощаться.

Ванина мать стояла в саду и курила, подбочась. Она была высокая, толстая, красная, и на лице ее лежало тупое и важное выражение, какое часто бывает у привычных курильщиков. Коля боялся Ваниной матери.

Она строго посмотрела на Колю, и Коле стало неловко.

– Так приходи, – сказал Ваня.

Коля проворно побежал домой.

– Приятели, – сердито сказала Ванина мать, – обоих бы вас…

Не было никакой причины сердиться, но уже она привыкла сердиться и браниться.

После обеда мальчики опять сошлись, на большой дороге, там, где она входит в лес.

– А знаешь что, – сказал Ваня, – надо тебе показать одно местечко.

Доверчивые Колины глаза вдруг засветились любопытством.

– Покажи, – с восторгом промолвил он, заранее чувствуя радость чего-то таинственного и необычайного.

– Я знаю такое место, где нас никто не найдет, – сказал Ваня.

– А мы не заблудимся? – спросил Коля.

Ваня посмотрел на него презрительно.

– Боишься – не ходи, – пренебрежительно сказал он.

Коля покраснел.

– Я не боюсь, – сказал он обидчиво, – а только если мы долго проходим, так животы подведет.

– Не подведет, это недалече, – уверенно сказал Ваня.

Мальчики побежали в лесную чащу.

Место быстро становилось темным и диким. Стало тихо, – и страшно…

Вот и берег широкого и глубокого оврага. Слышалось, как звучал внизу ручей, но ручья сверху из-за чащи было не видать, и казалось, что туда никак нельзя пробраться. Но мальчики полезли вниз к ручью. Спускались, цепляясь за ветки, порой скатываясь по крутому откосу. Ветки задевали, били по лицу. Густые, цепкие кусты приходилось с усилием разбирать руками. Много было веток сухих и колючих, и, опускаясь, трудно было оберечься, чтобы не расцарапать лицо или руки. Неприятная иногда липла паутина, густая и удивительно клейкая.

– Того и гляди разорвешься, – сказал Коля опасливо.

– Ничего, – крикнул Ваня, – не беда.

Он был далеко впереди, а Коля еле сползал. Чем ниже спускались, тем становилось сырее. Коле было досадно и жалко, что его желтые башмачки в мокрой глине и руки испачканы глиной.

Наконец спустились в узкую, темную котловину. Ручей плескался о камни и звенел тихою, воркующею музыкою. Было сыро, но мило. Казалось, что и люди, и небо – все высоко, высоко, а сюда никто не придет, не увидит…

Коля с огорченным лицом оглядывал, изогнувшись назад, свои штанишки. Оказалось, что они разорваны. Коле стало досадно.

«Что скажет мама», – озабоченно думал он.

– Не велика беда, – сказал Ваня.

– Да панталоны новые, – жалобно сказал Коля.

Ваня засмеялся.

– А у меня так вся одежа в заплатах, – сказал он. – Мне здесь хорошего не дают носить. Лес не гостиная, – сюда нечего, брат, новенькое надевать.

Коля вздохнул и подумал: хоть руки помыть.

Но сколько он ни плескал на них холодной воды, они оставапись красноватыми от глины.

– Липкая здесь она, глина-то эта, – беззаботно сказал Ваня.

Он снял сапоги, сел на камень и болтал в воде ногами.

– Разорвал одежду, испачкался, руки, ноги исцарапал, – говорил Ваня, – все, брат, это не беда. Зато ты не по указке, а что хочешь, то и делаешь.

И помолчав, он вдруг сказал, улыбаясь:

– Сюда бы на крыльях слетать, ловко было бы.

– Жаль, что мы не скворцы, – весело сказал Коля.

– Еще мы полетаем, – странно уверенным голосом сказал Ваня.

– Ну да, как же! – недоверчиво возразил Коля.

– Я нынче каждую ночь летаю, – рассказывал Ваня, – почти каждую ночь. Как лягу, так и полечу. А днем еще не могу. Страшно, что ли? Не пойму.

Он задумался.

– У нас крыльев нет, – сказал Коля.

– Что крылья! Не в крыльях тут дело, – задумчиво ответил Ваня, пристально глядя в струящуюся у его ног воду.

– А в чем же? – спросил Коля.

Ваня посмотрел на Колю долгим, злым и прозрачным взором, сказал тихо:

– Еще ты этого не поймешь.

Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.

– Что ты так гримасничаешь? – робко спросил Коля.

– А что? Нешто худо? – беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.

– Даже страшно, – с кисленькой улыбкой сказал Коля.

Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.

– Ничего нет страшного, – сказал он тихо. – Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, – тихо повторил он, и еще сказал еле слышным шепотом, – кроме человека. Человек человеку волк, прошептал он часто слышанное им от отца изречение.

Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.

– Давай покурим, – сказал он.

– Aй, нет, как можно, – с ужасом сказал Коля.

Ваня вздохнул и сказал:

– Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, – от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, – что им начальник велит, то и делают. Вот бабьё, – те самовольнее.

И помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:

– Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? – спросил Ваня.

– Люблю, – нерешительно сказал Коля.

– Табак-то, – ведь он тоже трава.

Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.

– Возьми, – сказал он.

Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.

– То-то, – поощрительно сказал Ваня. – Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.

Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, – Ваня, как привычный курильщик, Коля – с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.