Творимая легенда - Федор Сологуб

Федор Кузьмич Сологуб

Творимая легенда

А.И. Михайлов. «Два мира Фёдора Сологуба»

Мой прах истлеет понемногу,

Истлеет он в сырой земле,

А я меж звезд найду дорогу

К иной стране, к моей Ойле.

Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников) – крупнейший представитель прозы русского символизма начала XX столетия. Будучи уже прославленным метром, входя в самые первые ряды поэтов и прозаиков серебряного века русской литературы, он, однако, не обольщался надеждой быть до конца понятым современниками. Свой отказ сообщить издателю сведения биографического характера он мотивировал их ненужностью и считал, что все необходимое о нем читатель должен извлечь из его произведений. Не проникнув в художественный мир писателя, считал он, нет смысла интересоваться и его биографией. Из подобного рода высказываний, намекавших на необходимость различать в человеке, тем более в художнике, две сущности: бытовую и сокровенно-творческую, – и родилось представление о загадочности личности писателя, о «сологубовской маске». «Северным сфинксом» назвал Сологуба критик А. Измайлов.

Скептическое отношение писателя к возможности полного проникновения читателя в его духовный мир, к возможности длительного контакта соотечественников с его творчеством оправдалось. Свое последнее десятилетие (он родился в 1863 г., умер в 1927 г.) Сологуб доживал уже при новой исторической действительности, совершенно чуждый ей. «Изнемогающая вялость» – так озаглавил один из критиков свою рецензию на его последний роман «Заклинательница змей» (1921). Подводя вскоре после смерти писателя итог его творчеству, другой критик писал: «Смерть поэта Федора Сологуба предшествовала смерти бытийного его носителя – Федора Кузьмича Тетерникова… Человек доживал свои сроки, поэт умер раньше… Федор Кузьмич Тетерников задержался в „скучной и нелепой жизни“ и, может быть, даже не заметил похорон поэта Сологуба»[1]. В дальнейшем интерес к нему проявляли лишь немногочисленные историки литературы, и только дважды более чем полувековое читательское забвение Сологуба – мастера прозы – было потревожено переизданием его наиболее популярного романа «Мелкий бес» (в 1933 и 1958 гг.).

Федор Сологуб на три года младше Чехова и на пять лет старше Горького. Сопоставление с ними немало дает для понимания неблагополучной судьбы его творчества. Выходец из социальных низов, в младенческом возрасте, он лишился отца и рос в господском доме Агаповых. Мать его была прислугой. Но тем не менее гимназию Сологуб закончил вместе с господскими детьми. С помощью Агаповых Сологуб поступил и в институт. По окончании в 1882 году учительского института начинаются скитания по провинциальным гимназиям (Крестцы, Великие Луки, Вытегра). На безотрадные воспоминания детства густо наслаиваются сумрачные впечатления уездной России 80-х годов прошлого века. Они-то и становятся почвой для формирующегося писательского таланта молодого учителя.

Собственный горький жизненный опыт – такова основа первого романа Сологуба «Тяжелые сны» (1883–1894). Здесь он пока еще весь плоть от плоти русской литературы XIX века. Главный герой романа – учитель из разночинцев Лагин, заброшенный волею назначения в уездный городишко. Образ этот еще во многом несамостоятелен. Лагин – это и немножко Чацкий, и «человек из подполья», и даже Раскольников…

Впечатления от учительской службы в провинции с ее лишениями и тоской не оставляют писателя и в дальнейшем, например, в рассказе «Помнишь, не забудешь» (1911). Только теперь их горечь значительно разбавлена грустью по утраченной молодости, далекой любви. Это грусть старящегося человека, вполне уже равнодушного к приобретенным нелегкой ценой благам жизни и комфорту: «Что же эти дни, о которых вспоминается так сладко и так горько? Дни, когда было молодо, бедно, трудно и радостно, – что же эти дни?»

Роман «Тяжелые сны» был лишь подступом к следующему роману «Мелкий бес» (1892–1902 гг., в полном виде вышел в 1907 г.), принесшему Сологубу шумный успех. Биографическая основа заметно проступает и здесь. Тот же главный герой – учитель, тот же затхлый быт уездного городишки, те же колоритные портреты обывателей. В центре романа – сразу же вписавшийся в галерею масштабных сатирических типов русской литературы образ учителя гимназии Передонова, существа отвратительного и гнусного, недовольного всем и на все ворчащего, даже на сумерки («Напустили темени, а к чему?»), оскверняющего все чистое и приходящего в хорошее настроение только при виде ущербного, испорченного, грязного.

Глубокие противоречия действительности, в том числе и социальные, составляют основу сологубовского творчества. Своей принадлежности к классу «униженных и оскорбленных» писатель не забывал никогда.

В 1892 году он переезжает в Петербург, где налаживается его сотрудничество в символистском журнале «Северный вестник». С 1907 года он всецело отдается литературной деятельности. Через год следует женитьба на А. Н. Чеботаревской, квартира их становится одним из литературных салонов Петербурга. Современники отметили даже внешнюю перемену в облике писателя. Типичный разночинец с бородкой и в пенсне делается теперь «сущим патрицием». Но вместе с тем он нисколько не поступается своими демократическими симпатиями: в 1905 году выступает против реакции, приветствует восставших, оплакивает жертвы.

Но это пока еще только негативный план сологубовского восприятия мира. Действительность несовершенна. Среди людей господствует неравенство, несправедливость. Их поступками движут мелкие, эгоистические расчеты, и все тонет в пошлости обывательского прозябания. Силы зла носят универсальный характер. Они заключаются не только в социально-общественном строе и политической реакции. У Сологуба даже солнце является символом зла. Оно – дракон, который мучает людей, живущих на подвластной его жестокой воле земле, и олицетворяет извечную непреложность недоброго миропорядка.

Несовершенство и зло жизни (хотя и не в столь глобальных масштабах) признавала и вся предшествующая и современная Сологубу литература.

Сологуб вошел в русскую литературу со своей программой преобразования несовершенной действительности в мир добра и гармонии.

«Пора от „горизонтальных созерцаний“ перейти к „созерцаниям вертикальным“», – обращался к современникам философ-мистик В. Розанов[2]. По горизонтальной линии рассматривались контакты человека с обществом, государством, культурой и проч. Под вертикальной же линией понимались его универсальные связи с бытием: родового, генетического, космического и трансцендентного характера.

Разумеется, «вертикальное» измерение могло иметь дело лишь с областью подсознательного, предчувствий, сновидений, с миром мечты и грез. Но зато оно открывало новые грани в художественном познании человека и, что не менее важно, порывало со многими шаблонами и рутинными представлениями о нем в литературе предшествующего периода. Следует также сказать, что это «вертикальное», «мистическое» направление просуществовало, увы, недолго. Официально утвержденным с 1920-х годов так называемым социалистическим реализмом с его казенным оптимизмом и установкой на человека-винтика оно, разумеется, исключалось, как безнадежно компрометировавшее себя близостью к таким жупелам того времени, как идеализм, теория подсознательного, оккультизм и проч.

Однако интерес к «вертикали» исследования человека художественной мыслью начала XX века успел оставить свой глубокий след в творчестве таких писателей, как В. Розанов, Д. Мережковский, П. Флоренский, А. Ремизов, А. Белый. К этому ряду относится и Сологуб.

Тут мы входим в пределы высших ценностей, высшей реальности Федора Сологуба и обращаемся к тем «просветам» жизни, которые отрывают человека от кошмаров действительности и поднимают его в некий космос бессмертного существования. Красота и любовь – самые яркие его светила. В рассказах и романах Сологуба как бы существуют два противостоящие один другому мира: непросветленной, полной страдания земной действительности и – мира, преображенного красотой, любовью, духовностью.

Подняв на столь недосягаемую высоту любовь (по его словам, «любовь – не средство ли осуществления мечты?»), Сологуб тем самым предоставляет себе свободу раскрепостить все, что естественно в ней, прежде всего телесную красоту, называемую им не иначе как «божественной». Он – едва ли не первый в весьма целомудренной русской литературе певец телесной красоты. И не только певец, но и философ. Сказалось тут, разумеется, влияние Ницше, с его культом гармонической личности, восходящим к античному идеалу. Но все-таки основным стимулом поэтизации Сологубом «осиянной чистым светом» наготы было отталкивание от обывательской пошлости, рассматривающей тело лишь как «объект грязных вожделений».